Он поднял сестричку на руки, а Ахметхану сказал: «Дуй сейчас же к Новой мечети, отец там должен быть. Приведи его домой».
И почти шёпотом добавил: «Ни слова об инэй и Хальфи абый, понял?»
Ахметсафа с сестрёнкой на руках пошёл к дому. Дворы в Каргалах обычно небольшие, но двор Мустафы ага был очень просторным, вместительным. Здесь находились два дома, сложенные из саманного кирпича. Дом поменьше – спальное помещение для детей, а дом побольше, побелённый, считался главным домом – «олы йорт».
Гусман сидел возле печи в малом доме, низко опустив голову, как провинившийся перед кем-то человек. Увидев младшего брата, обрадовался, посветлел лицом.
– Отец не вернулся ещё? – спросил он.
– Ахметхан за ним побежал… А ты чего надумал? Я с ног сбился, спасал тебя, а ты… – начал высказывать свою обиду Ахметсафа, но абый подошёл к нему, взял с его рук сестрёнку, прижал её к груди и коротко сказал:
– Так надо, братишка…
– И Хальфи абый в армию собирается…
Гусман горько усмехнулся:
– А как же… И он пойдёт, никуда не денется.
– Хотя инэй уговаривает его остаться… Я сам видел…
Гусман недовольно поморщился:
– Уже успели к бабушке Таифе сходить, пострелы…
Он опустил девочку на пол, и Биби тут же юркнула за дверь: ей бы лишь в игры играть.
Гусман положил руку на плечо брата:
– В том-то и дело, братишка. Всё дело как раз в этом Хальфетдине. Сегодня я с ним очень серьёзно поговорил. Предложил ему выбор: или мы вместе идём в армию, или я убью его. Только ты никому об этом не говори. Знай, но помалкивай. Договорились?
Ахметсафа в недоумении пожал плечами:
– Почему ты так настроен против Хальфетдина? Да если бы не он… Вы ведь с отцом дома редко бываете, а он всё хозяйство ведёт. Они с мамой всё хозяйство на себе держат.
– Рано с тобой об этом говорить… Подрасти немного, повзрослей, а когда я вернусь из армии, тогда и поговорим как мужчины. Только не обижайся, ладно? А пока слушайся меня, делай как я велю. О нашем разговоре – ни слова! Никому! Он должен остаться нашей тайной.
Увидев спешно возвращавшегося отца, они замолчали.
– Ты что это надумал, сынок? – с порога заговорил Мустафа ага… Дыхание его прерывалось от быстрой ходьбы. Отдуваясь, он уселся на саке[10].
Гусман уже взял себя в руки. Он провёл ладонями по лицу, словно стирая краску смущения, и взглянул на отца:
– Так больше нельзя… Сам подумай, отец, сколько можно прятаться по чердакам и сеновалам? А в Оренбурге жить стало ещё опаснее, чем в деревне. Всё равно меня найдут, не красные, так белые, не дай бог, ещё и застрелят как дезертира. Лучше добровольно записаться в Красную Армию… А там видно будет… Ведь мне уже двадцать лет, отец, пойми.
Мустафа долго сидел, о чём-то задумавшись, а потом тихо спросил:
– А где же ваша инэй?
– У бабушки Таифе, – нехотя ответил Гусман.
– Ахметсафа, сынок, сбегай к бабушке