– Любое, кроме воскрешения?
– Любое, кроме воскрешения.
Уля откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Ей вспомнился старый мультик, который она любила смотреть с мамой тысячу лет назад. Обаятельный джинн, вылезший из лампы, обещал оборванцу с улицы исполнить его желания. Все, кроме воскрешения и убийств. Кажется, иметь дело с любовью он тоже отказывался. Уля слабо улыбнулась.
– А что, если я не успею?
Она так и сидела, закрыв глаза, сохраняя в памяти образ теплого вечера у телевизора в старой квартирке, похожей на эту. С одним отличием – тогда рядом была мама, готовая спасти ее от всех бед. И приготовить пирог с яблоками.
– Если ты не справишься… – Рэм на секунду сбился. – Гус возьмет тебя во служение.
– Это как? – Ульяна нехотя открыла глаза, парень сидел рядом с ней, отвернувшись к окну.
– Будешь работать на него. Он сам объяснит, что нужно делать… Если ты проиграешь, конечно.
– Я могу отказаться?
– Прямо сейчас. Или завтра с утра. Гус тебя больше не тронет. – Одним рывком Рэм поднялся на ноги, диван жалобно скрипнул. – Я пойду.
– Да, конечно. – Уля тоже вскочила, чуть пошатнулась, но парень не подал ей руки, так и остался стоять, глядя тяжело, не моргая.
Он словно хотел что-то сказать, подбирал слова, но все никак не решался. Эта борьба читалась на его смуглом некрасивом лице, пробегая судорогой по осунувшимся чертам.
– Подумай хорошенько, – наконец проговорил он и скрылся за дверью.
Уля растерянно огляделась. Пыльный воздух комнаты, в которую никто, кроме нее, не заходил, теперь мешался с горькими незнакомыми нотками. Так пахло затаенное раздражение, принесенное Рэмом, его пропитанная сигаретным дымом куртка, взлохмаченные волосы, нервные руки с обкусанными ногтями на длинных сильных пальцах.
Комната казалась чужой. Уля привыкла к одиночеству, тишине вечеров, кружке чая на столике, постоянному холоду и сырости. Этот неуютный мирок стал ее собственным, возведенным годами отчаянной битвы за жизнь. Да, она боялась. Постоянно, без перерывов и выходных. Но и страх тоже был ее.
И все это рухнуло под гнетом услышанных слов. Кто знает, может, оказаться сумасшедшей было бы лучше? Слабая надежда, что врачи сумеют помочь и полынь канет в небытие, ускользнула из пальцев. Невозможная правда колола в груди. Глухой раздраженный голос Рэма звучал оглушительным набатом.
– Ты меченая, – говорил он, а по коже неслись мурашки. – Ты видишь кровавую смерть. Тебя выбрала полынь.
Долгий разговор, выпивший из Ули все силы, оставил слишком много вопросов. Чем была полынь и кто дал право ее слепой, бессмысленной силе ломать судьбу Ули? Кто этот Гус и почему лицо Рэма болезненно морщилось каждый раз, когда парень начинал