Поняв из этого ответа, что команда отказывается ему повиноваться, лейтенант подозвал шестерых солдат и, приказав им следовать за собой, заставил их готовить канаты, а другим приказал вывести вперед Костлявого.
– Бога ради, сэр, что вы хотите со мной делать? – взмолился бедняга, только теперь сообразив, что дело, кажется, не на шутку доходит до килевания.
– Раздеть его! – приказал Ванслиперкен.
– Раздеть меня?! – запротестовал Костлявый. – В такой-то холод, когда снег валит хлопьями! Да разве мне и так не достаточно холодно?
– Тебе будет еще холоднее там, под килем, мерзавец! – заревел на него лейтенант.
– Господи, до что же я сделал?! – воскликнул Костлявый в то время, как солдаты стаскивали с него платье и обнажали его иссохшее, истощенное тело.
– Где моя собака? Сознавайся сейчас!
– Да как же я это могу знать?! И чем я виноват, что ваша собака сбежала! За что же меня-то тащить под киль?
– Я научу тебя, как швырять камни в канал, негодяй! – заскрежетал на него зубами Ванслиперкен.
– Бог с вами, сэр, делайте со мной, что хотите, но если уже хотите убить меня, так делайте это скорее! Я все равно знаю, что не вернусь живой!
Тут мистеру Ванслиперкену припомнился его сон, и он начинал уже опасаться, что и килевание не поможет ему извести этого парня.
Под руководством самого лейтенанта солдаты делали приготовления к килеванию, тогда как вся команда куттера в полном сборе стояла неподвижно, не шевельнув пальцем, чтобы помочь. Каждый из боковых канатов привязывался к правой и левой руке несчастного, а вокруг пояса был обмотан другой канат о двух концах, причем было приказано не тянуть слишком сильно кормовой канат, чтобы наказанный дольше оставался под водой.
В тот момент, когда капрал ван-Спиттер поднял тщедушное, посиневшее от холода тело Костлявого. Ванслиперкен вдруг одумался и захотел выпытать у Костлявого, где его собака.
– Слушайте, сэр, – сказал он, – если вы хотите избежать этого наказания, скажите мне, что сталось с моей собакой! Я знаю, что это вам известно, и даю вам 10 минут на размышление!
Теперь снег падал так часто, что трудно было даже различить длину судна; нагое тело положенного теперь на доски палубы Костлявого сразу запорошило и затем в несколько минут покрыло густой пеленой, точно саваном. Он лежал неподвижно, временами тряся головой, чтобы стряхнуть снег с лица, и молчал; только злая улыбка на мгновение мелькала у него на губах.
– Ну, что же, сэр, скажете вы мне, где моя собака, или я вас сейчас за борт?! – повторил лейтенант.
– Нет, не скажу! – отозвался Костлявый.
– А ты знаешь, негодяй, где она?
– Знаю!
– И не скажешь?
– Нет! – крикнул Костлявый. – Ни за что, никогда!
– Капрал, за борт его! – заревел уже совершенно обезумевший от бешенства Ванслиперкен, как вдруг среди