– Вы представляете себе размер моего состояния, профессор? – спросил Мюррей, открывая шкатулку из черного дерева и выпуская на волю легкую, знакомую всем с детства мелодию. Он позволил музыке какое-то время литься в воздухе, а потом снова отправил ее в заточение. Затем обернулся к математику: – Не представляете? И я тоже в точности его не знаю – посчитать это никому не по силам. – Он досадливо поджал губы. – И тем не менее даже такое количество денег не может дать человеку всего, что он пожелает. На беду, есть много вещей, которые я купить не способен. Догадываетесь, о чем я, профессор? Нет, насколько понимаю, не догадываетесь… Видать, потому что вам самому никогда не было нужды покупать их. Я имею в виду достоинство, уважение и восхищение окружающих… – Мюррей невесело рассмеялся, в то время как Чарльз смотрел на него с растущей тревогой. – Вы, похоже, удивлены… Скорее всего, вы полагали, что человек вроде меня не придает значения подобным вещам, раз занимается тем, чем занимаюсь я. Но, смею вас заверить, я придаю им значение, да, придаю, и даже большое значение. – Он театрально вздохнул. – Я устал от ханжества нашего мира. Вы и многие вам подобные употребляете наркотики, которыми я торгую…
Чарльз и Уэллс переглянулись. Им, как, впрочем, и всем, было известно, что Мюррей разбогател вовсе не на торговле стульями в елизаветинском стиле. Однако они, опять же как и все, предпочитали ради своего блага притворяться, будто не знают этого. Теперь Мюррей выложил все карты на стол, и его неожиданная откровенность не сулила ничего хорошего.
– Церковь осуждает меня со всех своих амвонов, – с горечью продолжил Мюррей, – хотя в нужный момент умеет закрыть глаза, позволяя моему бизнесу безнаказанно процветать. И не только закрывает глаза… Так вот, мне до смерти надоело стирать сутаны духовенству, кардинальше Такер и мерзким старикашкам из ее свиты! – воскликнул он с внезапной злобой. – Я нужен им, потому что они желают иметь власть над народом, которую сохраняют благодаря мне, а народу я нужен, потому что он желает наслаждаться счастьем, которым я его обеспечиваю. Однако сам я для всех остаюсь персоной нежелательной! Воплощением зла! Великий парадокс, не правда ли? – заключил он с тошнотворно приторной улыбкой.
Уэллс точно онемел. Он уже не сомневался, что нынешняя сцена будет иметь скверный финал. Но, несмотря на это, биолог раздумывал еще и над признаниями миллионера, которые его поразили, поскольку подтверждали, что Церковь втайне была замешана в торговле волшебной пыльцой. Уэллсу не составило труда сделать еще один логический шаг и понять остальное. Церковь расправилась с воображением, применив воистину блестящий план, – и тут нельзя было не вспомнить про ее отношение к любви.