Что же касается простых, темных горцев, им не было дела до всяких воинских достоинств царского генерала. Для них он был кровный враг, несущий насилие и смерть. А потому называть его свиньей или пса нарекать его именем было не грешно.
Ну а позднее, когда прекратились войны и забылась вражда, а с ними имена лучших и худших, несведущие потомки, не задумываясь над значением слов, продолжали нарекать старыми кличками своих собак.
Что же касается Китмира, то его кличка оказалась истинно собачьей и дошла до наших дней из глубины веков[1].
Вообще к собакам мусульмане относятся благосклонно, хотя стараются лишний раз не осквернять себя прикосновением к ним, поскольку после этого необходимо совершить омовение. В Священном писании мусульман говорится, что собака, несмотря на то, что живет за дверью и получает от хозяина обглоданные кости, на Страшном Суде пред ликом Всемогущего «всяко старается поубавить грехи хозяина, благодарствуя даже за те жалкие объедки, что кидал хозяин». Кошка же, напротив, несмотря на то, что живет в доме, в тепле и довольствии, представляет душе усопшего всякие претензии за малейшие обиды.
Почему обо всем этом не знал мой дедушка – самый умный и многознающий – трудно сказать. А может быть, он и знал, просто не хотел мне рассказывать. Иначе чем можно было объяснить его нежное, покровительственное отношение к нашему старому противному коту.
Этот никак не называемый кот, с длинным туловищем и длиннющим хвостом, имел очень непривлекательную внешность. К тому же вся шерсть на его спине была выжжена от постоянного сидения и лежания под горячей железной печкой, которая стояла в комнате дедушки. Мягкая черная кожа на спине кота была похожа на сбитые носки ботинок.
Меня тошнило, когда я смотрела на облезлую спину кота, в особенности во время еды. А дедушка обязательно каждый раз заставлял меня класть еду в мисочку кота, которая стояла возле двери. Я делала это нехотя, проклиная в душе это когтистое существо.
Мой дядя Пир-Будаг тоже терпеть не мог кота и пинал его, если тот попадался под ноги.
Однажды после обеда, видя, как я морщусь, поглядывая на кота, дядя Пир-Будаг движением глаз указал мне на двери. Это значило, что он хочет что-то сказать мне так, чтобы не слышал дедушка. Когда он вышел, я поспешила за ним.
– Послушай, – сказал он, нагнувшись ко мне, – ты можешь занести куда-нибудь этого противного кота? Дармоед, лежит целыми днями, мурлыкает, а по нему мыши ползают.
В лени дядя Пир-Будаг сам не уступал коту, а про мышей была вовсе клевета. Так я подумала, а вслух ответила:
– Могу, а куда заносить?
– Бери и заноси куда хочешь.
– Как взять? Он же может поцарапать меня.
– А ты на руки не бери. Привяжи веревку за шею и тащи.
Я спустилась в погреб, нашла веревку, сделала петлю, потом зашла