С дедом жил, а потом, как подрос, – и один.
На гуляния все приглашали его.
И в другие деревни возили, чтоб там
Песни дивные пел он на свадьбах и так…
А потом уж его и в Якшан стали звать.
Был он молод тогда. В саму пору ему
Заводить бы семью. А у князя тогда,
Кельдибека покойного, дочка была.
Уж красавица, лучше-то вроде и нет.
Стан ольхи молодой, а ресницы, – что два
Воронёных крыла, а глаза – словно ночь!
И любила она слушать Стёпку-певца.
На все праздники, даже, порою и так,
Всё просила отца, чтоб его пригласил,
Чтобы грустные песни послушать про то,
Как умеют любить на святой-то Руси,
Так любить, что и эта сама-то любовь
Становилась святой, забирала всю жизнь… –
Вновь вздохнула Наташа, былинку взяла,
Поразмыслив над чем-то, сказала потом:
– Уж не знаю, когда… да, наверно, тогда
Кельдибекова дочь и Степан-то певец
Полюбили друг друга любовью такой,
Что и мать не мила, и отец-то не мил
Без зазнобушки глаз, без его алых губ…
Только князь Кельдибек дочь сосватал тогда
Сыну хана татарского, так, чтобы власть
Укрепилась его на Ветлужской земле.
Вот однажды от хана приехал и сын,
Чтобы свадьбу сыграть, да и дочь увезти.
Как, бишь, звали её-то?.. Шайви, не Шайви…
Не припомню: не русское слово никак
В голове-то не держится. Пусть и Шайви…
Стали звать – не идёт. Князь служанок послал.
Те вернулись, да – в ноги, мол, «князь, не губи!
Нет нигде твоей дочери». Стали искать.
Тут им кто-то сказал, что и Стёпка-певец
Тоже будто пропал, тоже нет, мол, нигде.
Догадался тут князь, рассвирепел совсем.
Да с дружиной, да с ханским-то этим сынком
И в погоню пустились. «Откуда, мол, он,
Этот подлый певец?» А ему говорят:
«Он из Ракова, мол». Князь с дружиной-то – к нам.
Вот тогда Кельдибека-то видела я.
Ну и страшен он был! Словно дьявол какой.
А когда не нашли их в деревне у нас,
Рассвирепели вовсе. Всех били плетьми,
Дом Степана сожгли. Девок брали в полон.
Мать твоя-то лежала с тобой на сносях,
А не то б и её… Спас ты, мать-то тогда. –
Посмотрела на внука Наташа, вздохнув:
– И лицо-то её, и глаза-то её…
Ханский сын-то хотел её плетью хлестнуть,
Да вступился Иван, не спужался того.
Так потом его так исхлестали всего,
Что не долго прожил-то отец твой Иван.
Но уж гнев их отвёл: на себя его взял.
Никого уж не били потом, и ушли,
Наказав, чтобы если узнаем чего
Про Степана-то мы, да про эту Шайви,
Так немедленно чтоб доложили, а то
Всю деревню пожжём, мол, и всех перебьём.
С тем уехали… Ночью-то ты родился.
Жив ещё был Иван-то, и видел тебя.
Он довольный ушёл. Был он рад, что сумел
И