То, что он сделал с монахиней, – зверство, скотство. Но то, как он это сделал, выдает некую логику, продуманный план.
– Я понял одну вещь, – с уверенностью проговорил пенитенциарий. – Выбор места, жертвы, способа казни – все это послание.
– Кому?
Hic est diabolus, подумал Маркус. Дьявол вторгся в Ватикан.
– Кто-то хочет сообщить, что в Ватикане обитает нечто ужасное. Это доказательство, понимаешь? Некий тест… Он предвидел дальнейшее: возникнут затруднения и расследование застопорится. В высоких сферах предпочтут оставить нас во власти сомнений, только бы не докопаться до правды, ведь неизвестно, что может выйти на свет. Может, очередная погребенная истина.
– Это серьезное обвинение, ты не находишь?
– Разве ты не понимаешь, что именно этого и хотел убийца? – упрямо гнул свое Маркус.
– Почему ты так в этом уверен?
– Иначе он убил бы снова. Но не убил: ему достаточно знать, что сомнение пустило корни и что зверское убийство несчастной монахини – ничто перед лицом более ужасных тайн, которые любой ценой следует хранить.
Клементе заговорил в своем обычном примирительном тоне:
– У тебя нет доказательств. Это только теория, плод твоих размышлений.
Но Маркус не отступал.
– Прошу тебя: дай мне поговорить с ними, я постараюсь их убедить. – Он имел в виду церковных иерархов, от которых друг получал инструкции и задания.
С тех самых пор, как три года назад Клементе нашел его, потерявшего память, полного страхов, на больничной койке в Праге, Маркус ни разу не слышал от него лжи. Часто он дожидался подходящего момента, чтобы раскрыть другу глаза, но не солгал ни разу.
Поэтому Маркус ему доверял.
Можно даже сказать, что Клементе заменял ему семью. В эти три года, за редким исключением, он представлял собой единственную связь пенитенциария с человеческим родом.
«Никто не должен знать о тебе и о том, что ты делаешь, – постоянно твердил он. – На карту поставлено само существование того, что мы представляем, и исполнение задачи, которая нам доверена».
Его наставник всегда говорил, что высшим кругам известно только то, что он существует.
Один Клементе знает его в лицо.
Когда Маркус спросил, к чему такая секретность, друг ответил ему: «Так ты сможешь защитить их от них самих. Разве не понятно? Если все прочие меры окажутся бесполезными, если барьеры рухнут, кто-то должен стоять на страже. Ты – последняя линия обороны».
И Маркус все время задавался вопросом: если он – самая нижняя ступень этой лестницы, человек для тайных поручений, преданный слуга, которого призывают, когда надо погрузить руки в материю тьмы, выпачкать их, а Клементе – всего лишь связной, то кто находится на вершине?
В эти три года он старался как мог, стремился выглядеть верным вассалом в глазах того, кто – в этом Маркус был уверен – оценивал с высоты все, что он делает. Надеялся, что это позволит ему пробиться в высшие сферы,