– Не надобно, этого, – довольно резко произнёс Александр Игнатьевич, даже не повернув головы. – Могу ли я спросить вас, господа? Что общего вы заметили в этих трёх смертоубийствах? И какие побудительные причины вы бы нашли для объединения их в единое производство?
Модест Павлович стоял у окна молча, старясь не трогать наполовину задёрнутую штору. Или же случилось обратное – он, всецело поглощённый какими-то своими размышлениями, даже не видел сей преграды между своими глазами и внутренним двором ресторации. Преграды в виде шторы.
Кирилла же Антонович, живо следивший за рассказом Александра Игнатьевича, с видимым удовольствием откликнулся на приглашение принять участие в обсуждении объединительных моментов вышеупомянутых преступлений. Он откинулся на спинку жёсткого кресла и, соединив кончики пальцев своих ладоней, собрался придать своей фигуре былую самопридуманную значимость. Но… совершенно позабыв, что у него уже отсутствует живот, да и вся его фигура из философско-объёмной превратилась в подтянутую и, почти, стройную, поспешно отказался от вальяжности сидячей позы. Он выпрямился, сев глубже в кресло, закинул ногу за ногу и, неизвестно для чего, взял начищенный до блеска столовый нож для рыбы. Покрутил его в пальцах, пробуя поймать отражение света на его отполированной поверхности. Добившись очевидного результата, помещик положил нож на скатерть и, привычно погладив шрам на правой щеке, сказал.
– Ну… что же. Очевидность схожести перечисленных вами, Александр Игнатьевич, прискорбнейших преступлений не подвергается ни малейшему сомнению. Да-с!
Однако увидев, что господин советник слушает его с совершеннейшим безразличием на лице, поспешил продолжить говорить, дабы заинтересовать надворного советника.
– Ну, так, пожалуй… извольте. Все три, или сколько их у вас, семь? А-а, согласен-согласен, пока говорим о перечисленных. Так вот, уважаемый Александр Игнатьевич, все погибшие господа умерщвлены одним способом – травматическое увечье шеи через удушение.
– Да, но один был заколот, – не оборачиваясь, сказал Модест Павлович.
– Согласен, – сам того не желая, Кирилла Антонович лихо перескочил грань между беседой и увлечённой декламацией с активной жестикуляцией, – однако же – в шею! В ш-е-ю-ю! Не в грудь, а именно в шею! Осмелюсь предположить, что нападавший убивец во всех случаях, соблюдая полнейшую тишину передвижения, подходил к жертвам со спины. Сие давало аргумент в пользу неожиданности. А это, как следствие, позволяет застать жертву в состоянии полнейшей расслабленности духа и не сопротивляемости мускульного панциря человеческого тела. Находясь в подобной позиции, – Кирилла Антонович вскочил на ноги и начал подкрадываться к воображаемой жертве, очень похоже изображая преступника. Да уж, философский склад ума позволял ему живо преображаться под любой характерный почерк человеческой