Уже во время работы над этой книгой одна духовная дочь отца Григория повторила мне этот рассказ. Мои воспоминания о жизни родителей, ожившие в ходе разговора, как в фокусе, сконцентрировали давно забытое, а недостающие звенья, о которых я услышала, составили целостную картину. Круг замкнулся. Все встало на свои места, и многое в скрытой от постороннего взгляда жизни отца Григория и матушки Нины стало мне понятным, вызвало трепет и уважение. Были задеты самые трогательные и чистые струны моей души; такие вещи навсегда остаются в памяти человека – как вразумление и как пример на пути стяжания Духа Святаго.
Женщина, поведавшая мне об этом, – глубоко верующий человек со сложной судьбой. Она всегда беспрекословно слушалась батюшку. Видимо, в очень уж крутой жизненный водоворот попала эта раба Божия, поэтому батюшка в долгой беседе с ней привел пример из своей лагерной жизни. Этот рассказ лег в основание следующей части главы «Голгофа».
Годы в заключении не идут, а ползут, но каждый день жизни может оказаться последним. Состав заключенных лагеря часто менялся. Скорее всего – специально, чтобы люди не успевали сплотиться или как-то сдружиться. Менялось начальство, и вновь прибывшим была глубоко безразлична твоя предыдущая жизнь. Новый день – новые страдания, новые люди, новые ситуации. Только голод все тот же – нескончаемый и изнуряющий до изнеможения. Летом чуть меньший, а зимой доводящий одних до суицида, других до убийства кого-то из таких же заключенных, третьих – до психического расстройства. В общей массе голод «подчищал» зону к весне процентов на пятьдесят – шестьдесят – и вот готовы уже «вакантные места» для новых страдальцев.
Наиболее сильные личности рук на себя не накладывали, не ввязывались в бессмысленные кровавые побоища, и даже психика их оставалась неповрежденной. Но от хронического истощения и непосильной работы организм человека не выдерживал и давал сбой. Часто это проявлялось в заболевании глаз, которое в народе называют «куриной слепотой». Болезнь эта заключается в том, что с наступлением сумерек человек теряет зрение. Он не видит ни дороги, по которой надо идти, ни пайки заработанного хлеба, ускользающей прямо из-под носа с барачного стола. Заболевание развивается очень быстро, и люди лишаются последнего куска хлеба, который и без того даже не продлевает жизнь, а скорее оттягивает смерть. Таких больных выселяли обычно в отдельный барак. Практически это был барак смертников. Их, конечно, гоняли на работу. Днем они видели, но вечера ждали с ужасом, чтобы, цепляясь в темноте друг за друга, под окрики охраны и насмешки «братвы» как-то добраться до места. А там их уже поджидали лагерные «шакалы», для того чтобы успеть выхватить хлебную пайку у почти незрячего человека, изнуренного тяжелыми трудами и голодом.
И