На полутемной лестничной площадке стоял человек в невнятной одежде, и Дарима непроизвольно прищурила глаза, чтобы лучше его рассмотреть. Едва мужчина шагнул в выхваченный светом треугольник на бетонном полу, стала отчетливо видна его темно-синяя форма.
– Добрый вечер. Сержант Бондарь. – Мужская рука дотронулась до головного убора, удивительно смахивавшего на бейсболку. – Это вы звонили по поводу драки?
– Здравствуйте. Да, я. – Дарима поправила сползающие очки и подумала, что фигура полицейского не совсем пропорциональна: то ли плечи слишком широки, то ли ноги коротковаты. – Только она закончилась давно.
– Отлично. – Из интонации говорившего не было ясно, рад он этому факту или, наоборот, расстроен.
Кто-то стал подниматься по лестнице, шумно нашаривая ногой неосвещенные ступеньки, а потом раздалось поскуливание собаки. Наверное, Вира со второго этажа опять скучала без хозяев, лежала под дверью, носом к щели, ждала знакомый запах и время от времени негромко жаловалась. Зачем вообще заводят домашних животных, если потом им суждено проводить все дни взаперти и в одиночестве?
Пронзительный и замысловатый вопль телевизионной рекламы привел Дариму в чувство. И тогда она сообразила, что по-прежнему стоит в дверях, а напротив нее – все тот же полицейский, только на его круглом лице стали отчетливо заметны усталость и искусственно удерживаемая внимательность.
– Мне надо что-то подписать в протоколе?
Сержант покачал головой:
– Нет. Всего хорошего.
Он сделал «под козырек», но не сдвинулся с места. Тогда Дарима застенчиво улыбнулась вместо прощания и закрыла обитую дерматином дверь. И вовремя: из комнаты донеслось протяжное «Ри-има-а!».
Глаза мамы Нины были открыты и очень ясны. За месяцы вынужденного лежания она научилась просыпаться мгновенно и выглядела бодрой даже после двадцатиминутного сна.
– Рима, мы ужинать будем или по плану сегодня голодовка? И телевизор не трогай, пусть идет. Все одно лучше, чем на твое постное лицо смотреть.
Пока в кухне Дарима наливала в миску борщ, мяла его толкушкой для пюре и напоследок протирала через металлическое сито, до нее долетали обрывки фраз мамы Нины о том, что никто не ценит сделанное ему добро. Вот и Дарима ничуть не лучше других: мечтает, чтобы родная бабушка скопытилась побыстрее, и тогда не нужно будет никого кормить с ложечки, брезгливо мыть кожные складки и выносить грязные горшки…
Эти упреки лились на Дариму как из ведра, едва к маме Нине вернулась способность к связной речи. Сначала Дарима спешила оправдаться, успокоить