***
Вечером того дня, когда Доминик Фонтана воздвиг на площади перед собором Святого Петра монументальный обелиск, Папа был в своих апартаментах на последнем этаже Апостольского дворца. Целый день из окна малой приемной Перетти наблюдал, как сотни рабочих с помощью системы лебедок поднимали двадцатипятиметровую колонну. Рядом с ним находился брат Иосиф. Не раз монах замечал, как на напряженном лице Папы шевелятся губы – Сикст молился. Когда статуя святого Петра вознеслась над площадью, Перетти отшатнулся от окна со словами:
– Ita est. Fiat7.
Потом, не скрывая выражения торжества на лице, обернулся к иезуиту:
– Ну, что? Все еще жалеешь, что не убил меня?
От неожиданности вопроса монах не сдержал досадливую гримасу. Перетти рассмеялся довольный тем, что застал его врасплох.
– Думаешь, кто-то был бы лучшим Папой, чем я? Ведь не кобелем же за юбкой ты сюда пришел тогда, – взгляд Перетти ожег брата Иосифа не хуже плети.
– Это давняя история, – огрызнулся монах.
– Я не знаю, что значит слово «давняя» в устах иезуита. Но уж точно не «забытая». Ведь так?
– Ваше Святейшество все еще сомневается в моей преданности?
Перетти не ответил. Вернувшись вновь к окну, он махнул рукой в сторону стола:
– Там лежит бумага, прочти.
Брат Иосиф взял в руки довольно большой исписанный лист. По мере чтения лицо соратника понтифика черствело, а под конец его искажал гневный ужас. Сикст обернулся, когда услышал тихое:
– Ты не посмеешь этого сделать, Перетти. Только не теперь.
– Именно теперь, брат мой!
Ответить монах не успел, в кабинет вошел один из папских секретарей:
– Святой Отец, синьор Фонтана просит принять его. На площади был нарушен ваш указ о тишине.
– Проводи моего дорогого архитектора в зал. И этого нарушителя тоже!
И Папа Сикст направился из кабинета. Уже на пороге он обернулся к монаху и с усмешкой произнес:
– Мне тесно здесь. Мы заскучали, – и вышел.
Иосиф отбросил бумагу, которую все еще держал в руках, и устало провел руками по лицу: «Мы?! Юлия! Дьявол!» Иезуит глухо застонал, а после невесело рассмеялся.
Ближе к ночи граф де Невре, как предпочитал именовать себя Перетти вне стен и обязанностей Ватикана, вошел в дом Юлии де Ла Платьер. Глаза его светились лихорадочной радостью:
– Ты видела ее? Она прекрасна!
– О, да. Еще один символ твоего величия, – графиня мягко улыбнулась.