История знает немало анекдотов. Как-то Сталин пригрозил Крупской, что если она не перестанет возражать против генеральной линии партии, то есть против его, Сталина, линии, партия вместо нее назначит женой покойного Ленина Стасову165. Та не станет возражать, она понимает партийную дисциплину… Партия все может… Ей одинаково подвластны и будущее, и прошлое…
«И тут партийная линия, – усмехнулся Леонид. – Назначат русскую невыразительную Стасову, а не действительную любовницу с еврейской фамилией, соблазнительнейшую Арманд». 166
Но не только Ленин. И Андропов тоже. Еще одна страшная кремлевская тайна. Они так боролись с сионизмом, а тут… Вроде бы фамилия матери Флекенштейн. То ли приемная дочь, то ли этническая еврейка. Но воспитывалась в еврейской семье. И с отцом вроде не чисто. Какие же должны были быть комплексы. Из таких, затравленных, и выходят Торквемады167.
А жена Брежнева. Хотя едва ли. Дети – оба – любили выпить. Однако то ли во Франции, то ли в Америке встречали с плакатами: «Виктория! Отпусти свой народ!». Она, правда, решительно открещивалась… Жене генсека не пристало быть еврейкой… Парадоксальные игры для верных ленинцев-интернационалистов.
Пожалуй, не только юдофобство. Не доверяли оттого, что евреи любили Израиль. Что другие евреи, с такими же фамилиями, жили в США. Как же… Только их любить. Они издевались, но требовали в ответ любви. Они же коммунизм строили. Не для себя одних, для всего человечества. Избранные. Особенные. Ради всеобщего счастья… Не догадывались, кто есть на самом деле… Они всегда не просто так – из любви к прогрессивному человечеству расстреливали из орудий Будапешт, давили танками Прагу… Они – старшие. Главные. Носители истины…
Кто-то написал, кажется, в «Вехах», что их любовь очень быстро обращается в ненависть. Так и вышло. Их интернационализм очень скоро превратился в шовинизм. Потому что не могут малые народы верить так же, как большой. Тут, пожалуй, юдофоб Шафаревич прав: у малого народа – своя культура, своя история, свой язык, свои предки… И даже если он все потерял, все забыл, остается что-то ещё, мистическое, тайное… Голос крови… Родители, последние оставшиеся слова…
Леонид Вишневецкий изредка вспоминал как в детстве, когда он болел и ему было плохо, мама прижимала теплую руку ко лбу и шептала: «Вэйтэки з’мир». И он догадывался, что это значило «боже мой». И отчего-то ему становилось лучше. И это хотели отнять? Детство, маму. Чтобы он все забыл. Ненавидели Израиль за то, что евреи считали его родиной? Что в Израиле строили иной социализм, не сталинский, что пошли не и х путем? За то, что мыслили иначе? А они не терпели инакомыслия…
Уже в другое время, когда Грузия использовала израильские