оскорблений,
не разглядеть дорог
в тугих извивах
и трелей не расслышать
соловьиных.
•
Уму, дерзнувшему не доверять святыням
и – никогда ни в чём
не изменять
себе и мировым основам,
я подаю теперь ладонь —
как демон истины,
немытой и суровой.
•
В рассеянных закатах запоздалых
случится ли, что в радость иль к печали
хоть для кого-нибудь,
кто наважденьями
ещё не свален,
вдруг отзвучит и этот мой,
не тронутый оковами
и не лукавый стих?
•
Я избегал сует и славословий.
Что мне до них?
Лишь то порой тревожит,
что
меня,
быть может,
заметить некому,
что спесь людей изгложет
и то, над чем я размышлял и —
что и как
успел и смог
сказать
впервые,
рассеют
по своим строкам
бойцы поэм и повестей
иные.
•
Так водится: и лучшее и худшее
из нашего
без умыслов
крадут
и позже
за таких,
как мы,
легко
сойдут.
Конец
Другое
Серебристая дымка
юных снов и мечтаний
зазывала меня
в бесконечную высь.
В жизни выпало мне
воли будто б немало,
но хотела душа
над собою взнестись.
Исходил я дороги,
по которым согласно,
беззаботно и шумно
ровесники шли.
И вот понял сейчас,
что искал я напрасно
перекрёсток большой,
остановку в пути.
Было трудно порой,
неуютно, немило
в одиночку брести
без надёжных примет.
Сам себе я порою
становился постылым,
убежать бы хотел
от