Младшенький внучок стремглав кинулся на крыльцо, громко хлопнув дверью – еще бы, честь великая оказана, настоящую шашку, до которой даже дотрагиваться было настрого запрещено, дедушка приказал во двор принести. И старший внук не замешкался, почти сразу вышел из конюшни на дедовский зов, чуть кивнув отцу – дескать, кони оседланы. И тут же впился глазами в Семена Кузьмича – вот тут я, и вины за собой не чую. Однако чуб на голове заметно дрожал – хоть и хорохорился Кузьма, но сейчас опаску держал, видел, что дед гневен.
– Захвати березовые стяжки, Кузьма, – Семен Кузьмич кивнул на навес у забора, под которым лежала небольшая грудка толстых прутьев. Невестки летом к ним помидоры подвязывали, а по уборке урожая свалили под забор, будущего лета дожидаться.
– Три штуки бери, сейчас их «сажать» будешь!
Кузьма вздохнул, рысью подбежал к навесу и хапанул несколько колышков. И тут же был остановлен Антоном, что стоял за спиной отца.
– Куды толстый берешь, дура. В палец бери, рано тебе «двуперст» рубить, клинок попортишь…
– Пусть один возьмет, посмотрим, что за рубаку ты, Антоша, выучил. А ты, Кузьма, три прута рядышком в грязь втыкай, а толстый отдельно – сейчас покажешь отцу и деду удаль молодецкую.
Сын тяжело вздохнул, зацепил крепкими пальцами кончик пшеничного уса, машинально накрутил, но перечить Семену Кузьмичу не стал – себе дороже выйдет. А Кузьма тем временем воткнул колышки в раскисшую грязь, топнул ногой. Затем вытянул шашку из ножен, которую услужливо принес малый двоюродный братец, или братка, как кликали завсегда казаки. Так уж исстари повелось, что не разделяли в казачьих родах братьев на родных, двоюродных и троюродных. Всех именовали братками, не делая между ними различий. Да оно и верно – одного корня казаки, а считать побеги на родовом древе… Братками были и дяди с племянниками, если разница в возрасте была небольшой, и зятья, если примаками взятыми в семью были и по сердцу казакам пришлись, и даже брат жены – шурин, коль по душе приходился…
Отточенная сталь сверкнула на пасмурном небе серебряной молнией, и внук нанес по первому колышку разящий удар.
– А ведь ничего удар, батя, внук-то твой молодцом оказался, – облегченно произнес Антон, выпуская ус из пальцев. Прут был перерублен наискось так, что отрубленная вершинка воткнулась острием в грязь. Такой удар и назывался казаками «сажающим» или «баклановским», по имени известного казачьего атамана, что рубил немирных кавказских горцев, наводя на них лютый ужас – ибо наискосок тела человеческие разваливал.
– Ничего удар, – согласился с сыном Семен Кузьмич. – Ан нет, не в счет пойдет, прутик-то повалился, косо его Кузьма «посадил». Давай, внучок, второй руби, посмотрим, а то по первой попытке судить трудно.
Внук кивнул чубом, отошел на шаг и взмахнул шашкой. Вот только результат