Перламутр Гудзона, рябь серистого океана,
В который тянет жадный взор.
И первозданная природа – живая охрана
У нежных, ярких, одетых зон.
Меняются в красках все деревья.
Шумят, грохочут, вспенены шапки вод.
И адом грома, торнадо и гроз кочевья
Дохнуло от прибрежных волн,
бьющихся о грот.
Здесь человека рукотворье —
Искусных каменных костей подворье,
Старается сдержать
разгневанного Прометея
На разум человечества вестей жалея.
Здесь все поет к любви природе,
И жизнь, как будто душой цветет.
Ох, как люблю я тогда окинуть взором
Морскую даль с больших высот.
И дом красивый у лесопарка,
И все пространство, что за окном.
А песнь Синатры и Паваротти,
сонеты Петрарки
Поют здесь перед вечерним сном.
Но, это явь – летают эскадрилья
И огибают наш Гудзон их крылья.
Ведь время подошло громадных ураганов,
Сезонных ливневых и штормовых буранов.
И темнеют высоток башни и все кручи;
И бездыханы становятся они – неживучи,
Зато растенья все живые, и в них
Струится жизнь, творений не позабыв иных.
Все дышит мощью беспредельной, мир затих.
Как рубаи – Хайямовский мой стих.
Предвестник зимы
Встает луна, как вестник ночи.
И океан уж дышит тяжело,
И ночь над городом сурово
Простерла серое крыло.
А люди ждут, как на перекрестке,
Пока средь этих высоченных башен-скал
Продвинется штурмующая буря,
И зимняя наступит стужа, глаза зажмуря,
Сигарета
Нужная штука была сигарета!
Закуришь, когда думаешь дело швах,
И затянувшись, дыша глубже в себя
Задумаешся, и вроде легче в мозгах.
Дымок выпуская бело-синий,
Тебе кажется – ты смирный и сильный.
Спокойно дымишь, усмиряя нервишки,
И невдомек, что сьедаешь легкие-дышки.
Но в тяжелейший работе сдавали нервишки,
И сигаретой от них укрывались
нервы-делишки,
И что-то таилось, дымком
укрываясь в горечь,
Одну за другой дымя
этой гадостью в совесть.
Чтоб холодом тут каждый задышал.
Жить так непросто!
В первый раз
Наша жизнь была романтикой супружества.
Я помнил ночь, когда рядом ласкалась жена.
То было в первый раз – прилег к ней я,
И мы под светлую луну
Гасили пламя страсти наяву.
Тогда лишь к ней душа стремилась,
Любовь избрав в ней одну милость.
И стала избранница женой моей
На