Он, не раздеваясь, валялся после баньки на неразобранной кровати, мрачно глядя в потолок – то ли дремал с открытыми глазами, то ли думал какую-то невеселую думу. Впрочем, других дум у него и не бывало.
Выслушав принесённый Лукиным приказ, Коломиец поднялся, потянулся, вытащил из-под подушки наган, сунул в лежащую рядом на табуретке кобуру, перепоясался. Кивнул на сапоги, покрытые расправленными портянками, так делается на случай возможной тревоги: сунул ноги – и уже обут.
– Как знал, – хмуро сказал он. – Слишком всё было хорошо. Так не бывает.
Федунова, прямо из бани, краснолицего, с налипшим на лоб ошмётком берёзового листка, привели в дальний заброшенный сарай, который Коломиец давно уже присмотрел для таких случаев.
Один из «ангелят» подошёл к командиру, протянул улику, зажатую между большим пальцем и мизинцем. Остальные пальцы были отсечены, судя по тому, как выглядел срез – умелой хорошо наточенной шашкой. «Ангел Смерти» взглядом показал на перевёрнутую бочку: сюда клади. Крестик глухо стукнулся о дубовое днище, сверху золотой змейкой упала цепочка.
Второй конвойный, веснушчатый малый с перекинутой через плечо пулемётной лентой, подтолкнул застывшего у входа арестованного:
– Что встал, иди!
Федунов вышел на свет, падавший в расселину прохудившейся крыши. Всё такой же вялый, будто не осознающий до конца – во что вляпался.
– Рассказывай, – велел Коломиец.
Маленький, щуплый, невзрачный человечек поежился, подождал, не будет ли уточнений. Не дождался, но переспрашивать не стал. Пожал плечами, помолчал. Наконец, разжал слипшиеся губы.
– Бабкина цепочка, – сказал сиплым голосом и закашлялся.
Коломиец железной ладонью похлопал его по костлявой спине.
– Бабки Прасковьи, – продолжил Федунов. – Она из купеческих была. Мне завещала.
Конвойный с покалеченной рукой усмехнулся и вернулся к двери, стал рядом с товарищем. Тот тоже недобро улыбался.
Обойдя вокруг Федунова, «Ангел Смерти» остановился, смерил его бесстрастным, усталым взглядом с головы до ног.
– Померла, значит, бабка?
– Померла. Ещё в шестнадцатом годе.
– И ты, значит, хочешь мне втюхать, что ты в своей Нищебродовке не продал бабкино золото, не обменял на мешок муки… а хранишь в память о любимой бабке? И никто до сих пор этого золота на тебе не видел. Так?
Федунов кивнул.
Коломиец расстегнул кобуру, достал наган, спросил:
– Значит, ты голубых кровей? Из кровососов-эксплуататоров трудового народа? Может, ты дворянин?
«Ангелята» рассмеялись.
– Да нет, нет! – испуганно открестился Федунов. Он не знал, в чем лучше признаваться, но прекрасно понимал: если его отнесут к классовым врагам, то конец наступит быстрей и печальней, чем в любом другом случае.
– Знаешь, сколько