Предзимние росы. Александр Галыга

наблюдать за рыбалкой?

      – У каждого свои на то причины, – думал я, проходя дальше.

      И здесь произошло то, чего ожидает рыбак долгие дни и вечера до самой ночи, когда и снасти уже не видно, и ты делаешь проводку наугад, интуитивно заводя и опуская снасть в надежде на чудо.

      Удар был неожиданный, сухой, почти без всплеска. Кораблик притопило, вся бечева вместе с поводками ушла под воду. Она звенела под напором воды, сопротивляясь течению всей своей стометровой длиной. Таймень взял мушку и ушел на дно, утащив за собой снасть. Надо полагать не очень мелкая рыба, так как притопленный кораблик мой оставался на одном месте, не сдвигаясь. Машинально делаю подсечку, пытаюсь сдвинуть к берегу крупную рыбу и понять, велика ли, голубушка. При хорошей сноровке моей снастью можно вывести на плесе тайменя килограммов на пять, притом, что вести он будет себя достойно, без рывков и свеч. Дальше было то, что бывает в кино с ускоренной съемкой, все почти автоматично. Не помню, как спрыгнул я по откосу крутого трехметрового берега к урезу воды, не ослабив при этом снасть, как скрипело колесо спиннинга, выматывая метр за метром тот волосок, на котором сидела мечта рыбака. Помню только одно: затихли вдруг стрижи, любопытно и озабоченно выглядывая из своих амбразурок и уже не летая над головой, не разрезая со свистом и шелестом воздух своими изящными серебристыми крылышками, имеющими по моему предположению необычайную фантастическою силу и гибкость, которая мало доступна нашему пониманию и неподвластна никаким законам физики.

      Таймень вел себя спокойно, не понимая еще, что может лишиться всех удовольствий своей хищнической жизни из-за какой-то хайрюзовки, которую сто лет не пробовал, а тут вот захотелось попробовать. И когда он понял, что оказался помимо воли своей уже почти в моей власти, когда наши глаза встретились и он почувствовав весь трагизм своего положения, в каком-то непредсказуемо диком отчаянии сделал такой рывок, что удилище моей снасти согнулось в три погибели, а катушка заголосила на размотке так, словно голос Америки, включившись ночью по-воровски и, пока его не заглушат наши радары за каких-то две-три секунды, пытался донести до нас голос свободного, но истосковавшегося по нас мира.