– Что это значит? Угробить Добрыню хочешь. Это и значит по-твоему помочь ему, – насмешливо спрашивал Домовой.
– Дурень, не угробить, а закалить его хочу я. В огонь и воду малышей недаром толкали волшебницы. Только тогда они становились неуязвимы, и никто на свете не смог бы с ними справиться. Разве станет он богатырем, если ты с него пылинки сдуваешь.
Пылу у Домового немного поубавилось, и, похоже, было, что в чем- то Банник прав, хотя Домовой был категорически против таких варварских методов закаливания. И не верил он никогда в его добрые намерения. А теперь – тем более. И никакие доводы его в том убедить не могли. Но парню надо силу-мощь дать, это точно.
«Ничего в этом старичок – добрячок не смыслит, – сокрушался все еще взъерошенный Банник, – безумец, и главное в том он уверен, что доброе дело творит, но разве не добрыми делами дорога в ад стелется. И ведь знает он об этом, но менять ничего не собирается. Вот и меня вздул. А за что? За то, что зло мое как раз только и обернется благом, а добро его в одночасье злом окажется.»
Но страж Домовой отличный. Потому Банник и не сомневался в том, что ему не удаться притворить в жизнь его воспитательные порывы. И так всегда – тот, кто ничего не смыслит и делает все, не признавая ничего здравого. Как привыкли его остальные духи считать злодеем, как прилипла к нему печать эта, так и останется на веки вечные.
– Не верю я тебе и никогда не поверю, – сердито ворчал Домовой, прерывая его размышления. – Ты всегда говоришь об одном, и на словах у тебя все хорошо выходит, а на деле по- другому получается.
Но Баннику уже порядком надоело его нытье. И готов он был в него горящую головешку запустить, да не переносил паленой шерсти и осознавал, что сгореть могла его собственная баня, а это его совсем не устраивало. Он подбросил головешку в руках и швырнул ее обратно в печку.
– Сто лет я знаю тебя, и одна только злоба в душе твоей поселилась, ничего больше там никогда не было, – сокрушался Домовой.
– Да. Конечно, только ты добренький слишком был, много ты видел за это наград себе. Мальчишка уйдет и не вспомнит о тебе, а меня он еще не раз припомнит, – злорадствовал Банник.
– Недобрым словом, – усмехнулся Домовой, – когда еще с таким злыднем повстречаешься.
– А это все равно, главное – он меня помнить будет, и ладно. Мне ничего и не надо больше.
Так говорил он, вполне довольный собой. И в душе своей посмеивался над простаком Домовым. Разве можно, живя среди людей, быть таким добрым и бесхребетным. Да ведь надо остерегаться всего и всех. Если сам за себя не постоишь, разве кто- то о тебе вспомнит, – сказочки все это. А он за жизнь свою вечную и бесконечную так много навиделся, что давно готов был от всего мира защищаться, на этот же мир нападая. И вера его в том была, как никогда прежде, сильна.
Разве с бедами своими