связанные с пролетариатом». Словно опытный софист, Овод, как и Штейнгауз, сравнивал
наше положение с Великой французской революцией, но при этом сделал вывод, противоположный выводу Штейнгауза. Якобинцев он считал большевиками Французской революции. Он охарактеризовал их как террористов, которые, по его мнению, были не способны к созданию новой формы управления, а только беспощадно разрушали то, что было создано веками. Крайняя позиция якобинцев привела только к реставрации Бурбонов. После минутной паузы, глядя на Ольгу Примакову, Овод сказал: «Никогда еще теоретики равенства и братства, ни Жан-Жак Руссо, ни Карл Маркс, ни Чернышевский, ни другие светочи социализма не имели возможности на практике проверить свои идеи, а их последователи только интересовались властью и на практике камня на камне не оставили от теории своих учителей, хотя и прикрывались фразеологией… Даже за короткий период Парижской коммуны передрались между собой бланкисты и прудонисты, о чем писал сам апостол научного социализма Карл Маркс…»
Овод закончил свою речь такими словами: «Мне кажется, что никакая партия, даже самая идеальная, не сможет справиться с властью и выражать интересы народа, если ее принципом будет диктатура пролетариата и однопартийная система». Я и раньше много раз слышал эти доводы против идеи пролетарской диктатуры. Но нельзя было отказать Оводу в способности приковывать себе внимание аудитории благодаря примерам из истории революционной борьбы. В самых деликатных тонах некоторые участники сходки критиковали взгляды Овода. Для нас слишком высок был авторитет Герцена, Чернышевского, Плеханова, считавших, что Россия должна пройти через народный бунт. Рабочая группа нашей сходки крепко держалась радикальных взглядов, считая, что против помещиков, буржуазии и их прихвостней должен применяться массовый террор. После выступления брянцев попросил слова никому не известный молодой человек, некий