По мере того, как они подходили ближе, гул распадался на отдельные звуки: многоголосый говор, нервные взвизгивания перевозбудившейся скрипки, холодная ясная флейта… Ладно, музыка хотя бы намекала на то, что здесь что-то празднуют, а не дерутся. Уже хорошо.
Переулок вывел их на небольшую округлую площадь, и при одном взгляде на неё становилось ясно, куда делся весь народ с пустынных окрестных улиц. Толпа была гуще, чем в час пик в метро. Музыка играла сразу с двух сторон; казалось, исполнители мало того что не потрудились договориться, что именно они будут исполнять, так ещё и явно соревновались в громкости, но ровный, весёлый гам людского роя всё равно почти перекрывал надрывающиеся инструменты. Фасады домов были украшены яркими флажками, выходящие на площадь карнизы и балконы пестрели цветами в вазах и букетами – нет, целыми кострами лимонных, алых и огненных осенних листьев. Впереди, над морем людских голов, виднелось белое здание с грубоватыми, но яркими витражами в стрельчатых окнах. Полукругом стоящие на его широких ступенях фигуры в жёлтом пели что-то хором.
Хотя Алексей не так уж долго прожил в Питере, в городе он ориентировался, вот только сейчас это не помогало – ему никак не удавалось узнать район. Он решил подойти и спросить у кого-нибудь, и это было его тактической ошибкой, потому что стоило ему приблизиться к толпе – и он, сам не заметив, как, уже оказался в её гуще, затянутый ею, словно болотом. На мгновение он потерял ориентацию в пространстве, оглушённый музыкой, смехом и гомоном; вокруг разом говорило столько голосов, что он не мог различить отдельных слов. Мельком подумалось, что и одеты все как-то странно – это что, какой-нибудь карнавал?..
Кто-то крепко взял его за плечо.
– И чего тебя только сюда потянуло? – поинтересовался Рад, возникший рядом. – Давно себя сельдью в бочке не чувствовал?
– Да это не бочка, а какое-то Ходынское поле… – нервно усмехнулся Алексей и, кажется, сглазил, потому что по толпе вокруг вдруг прошла рябь, и стоящие рядом, стиснутые другими людьми вокруг, крепко зажали и его.
Причину не пришлось искать долго: ею оказалась раскрасневшаяся, блестящая белыми зубами коротковолосая девушка в жёлтом, плывущая через людское море на плечах у крепкого, почти Раду под стать, детины – если бы не он, ей, пожалуй, сквозь человеческий кисель было бы не пробиться. Девица то и дело запускала руку в кожаный мешок и щедрыми горстями раскидывала вокруг маленькие голубые цветы, которые люди ловили в сложенные лодочками ладони. Иногда в девичьих пальчиках вместо синих лепестков металлически сверкало что-то золотистое, и тогда все вокруг, и женщины, и мужчины, наперебой тянули к ней руки и шеи, и она, смеясь, надевала на них кулоны, перстни, браслеты… Она раздавала все эти побрякушки так щедро и легко, что сразу становилось ясно: они ничего не