Так сетовали мои солдаты, пытаясь как бы убедить меня: авось командир похлопочет и нас пошлют дальше. Одни только лошади были довольны и не скрывали своей радости. Застоялись они в тряских, душных вагонах и видимо с большим наслаждением стучали своими копытами о твердую, упругую землю, когда везли наши пушки в отведенный для нашей стоянки лагерь из артиллерийских бригад.
Нет худа без добра, говорит пословица, и вскоре я в глубине своей души почувствовал, что наше вынужденное сидение в гарнизоне крепости – это опять-таки особое благоволение к нам нашей Судьбы.
– Ну что же, ребята, – говорю я окружившим меня после занятия солдатам, – вот вы были ведь очень недовольны, когда нас высадили в Бресте вместо того, чтобы пустить прямо на фронт? 61-я бригада вернулась. Видели, в каком состоянии?
– Так точно, ваше высокоблагородие, видели, – раздаются из толпы голоса, – а только ведь и вы, ваше высокоблагородие, не больно тогда радовались, когда нас разгружали? – ловят меня, посмеиваясь, мои молодцы.
61-я бригада вернулась совершенно растрепанной. Вернее, вернулись лишь жалкие остатки ее для нового формирования бригады. Одной из причин ее разгрома была неподготовленность к бою, которую и мы не могли не сознавать у себя. Мы налегали на занятия, и дело понемногу двинулось.
Конное ученье… Я вывожу батарею на ровное поле, поросшее жиденькой травой. Утреннее солнышко ласково греет и играет яркими бликами на блестящих спинах лошадей. Лошади фыркают. Подручные, выгнув в стороны шеи, тропотят мелкой рысью – «пляшут». Батарея идет в орудийной колонне.
Знак шашкой. Батарея уже перестроилась: идет фронтом, орудие от орудия на 24 шага, голова в голову, как по линейке. За орудиями, ящики.
– Рысью!..
Ожила батарея. Заволновалась, зашумела сплошная масса людей, животных и металла. Лошади рвутся вперед, и с трудом сдерживают их ездовые.
Батарея опять в орудийной колонне.
– Стройся влево!..
Как буря, несутся упряжки. Лошади расстилаются-скачут, металл звенит.
Какая красота! Какая сила!
Доброволец Н. А. Тиличеев догнал батарею на пути к Брест-Литовску, и вскоре по его прибытии у нас с ним произошел следующий разговор:
– Так вы хотите, дорогой Николай Александрович, все-таки остаться в батарее?
– Да, хочу. Сами посудите: я отлично сознаю свое положение и давно уже свыкся с мыслью, что скоро должен буду умереть. Когда я просил вас принять меня добровольцем, я умышленно не сказал вам ни слова о своей болезни – схитрил. Я знал, что вскоре это откроется, но тогда вы уже немного меня узнаете и привыкнете ко мне, и мне легче будет добиться своей цели.
– Но ведь старший врач говорит, что ваш порок сердца настолько серьезен, что вы не вынесете даже первого серьезного похода или дела, что, несмотря на то, что он старый врач, ему еще не приходилось наблюдать такой тяжелой формы. Он наотрез отказался выдать вам свидетельство, необходимое для зачисления в действующую армию.
Н.