Ответ маркиза сильно удивил герцога.
– Во мне есть душевные силы только потому, что я предан матушке и люблю науку, – сказал Урбен, – а счастья я никогда не звал и не узнаю. Наверное, мне следовало бы об этом умолчать, так как я хочу тебе привить вкус к тихой и уединенной жизни. Кривить душой в нашей беседе кажется мне преступным, да я и не стану изображать ходячую добродетель, хоть ты меня в этом и упрекал.
– Да, правда. Я признаю, что ошибался. Но отчего ты несчастен, друг мой? Ты мне можешь это сказать?
– Сказать не могу, но довериться хочу. Я любил одну женщину.
– Ты? Любил? Когда же?
– Давно, и любил ее долго.
– Ты больше ее не любишь?
– Ее нет в живых.
– Она была замужем?
– Да, супруг ее здравствует и по сей день. Позволь мне не называть ее имени.
– Оно не суть важно, но… ведь твое горе со временем пройдет?
– Не знаю. Покамест не проходит.
– И давно она умерла?
– Три года назад.
– Она тебя очень любила?
– Нет.
– Как нет?
– Она любила меня так, как любит женщина, которая не может и не хочет порывать со своим мужем.
– Разве это причина? Такие преграды лишь разжигают страсть.
– И убивают ее. Эта женщина устала лгать и угрызаться, но не порывала со мной, так как боялась огорчить меня. Я был постыдно малодушен, и она умерла от горя и… по моей вине.
– Полно! Зачем ты мучаешь себя этими бреднями?
– Это не бредни. Горе мое безысходно, а ошибка непростительна. Рассуди сам: в порыве страсти, когда вопреки Богу и людям хочешь навеки слиться с любимым существом, я сделал ее матерью. Она подарила мне сына, которого я спас, укрыл, и он жив по сей день. А она, желая избегнуть подозрений, появилась в свете сразу же после родов. В тот вечер она была весела и прекрасна, вела беседы, оживленно сновала меж гостей, хотя ее сжигала горячка. А через сутки она умерла. Так никто ничего и не узнал. Она слыла женщиной самых строгих правил…
– Я знаю, о ком ты говоришь. Это госпожа де Ж***.
– Да, ты один знаешь эту тайну.
– И я ее сохраню. А матушка не догадывается об этом?
– Она ни о чем не подозревает.
Герцог некоторое время молчал, потом со вздохом заметил:
– Бедный мой друг! Твой мальчик жив, и ты его, верно, очень любишь…
– Конечно!
– А я разорил и его!
– Пустяки! Лишь бы хватило средств его выучить, сделать человеком, а большего я и не смею желать. Я никогда не смогу признать его своим сыном и в течение нескольких лет не хочу приближать к себе. Он родился очень слабенький, и я его отдал в деревню на воспитание к крестьянам. Ему надо вырасти и обрести физическую силу, которой недостает мне. Вероятно, поэтому я всегда и ощущаю недостаток душевных сил. К тому же перед смертью госпожи де Ж*** врач ненароком обмолвился,