– Милый, дорогой отец, станем молиться, чтобы Бог не забыл нас. Пусть люди забудут, а помнил бы Бог. Теперь я спокойна, покоряюсь своей участи и готова ехать с вами хоть на край света, – твердо проговорила бывшая царская невеста.
Меншиков выехал из своего Раненбурга в рогожной кибитке, а в двух телегах, сопровождавших его, ехали преданные ему дворовые, решившиеся не оставлять своего господина и до дна испить с ним чашу несчастья.
По указу верховного совета капитан Мельгунов отнял у Меншикова все парадное платье, и павшего временщика одели в сермягу и простой тулуп, а его голову прикрыли бараньей шапкой. Такую же простую одежду приказали надеть Дарье Михайловне, ее дочерям и сыну и в таком виде повезли их в далекую Сибирь.
Немало неприятностей пришлось опальным Меншиковым вытерпеть и перенести в дороге. Капитан отряда Мельгунов, который сопровождал их, обращался с Меншиковым и с его семьей более чем жестоко. Так, едва только они отъехали от Раненбурга, Мельгунов приказал повыбросить все «лишние вещи», которые Меншиковы захватили с собой в дорогу, причем считал за ненужные вещи две-три пары платья мужского и женского, несколько туалетных вещиц, взятых дочерьми Меншикова, рисовальный и письменный прибор сына Меншикова и так далее.
Дочери Меншикова горько плакали, глядя, как солдаты с различными прибаутками и насмешками развертывали и бросали их белье, платья, платки и прочие вещи.
– Послушай, господин капитан, зачем ты делаешь это? – с тяжелым вздохом спросил у Мельгунова Меншиков.
– А затем, что на это имею приказ, – грубо ответил Мельгунов.
– Те, кто приказывал тебе так поступать, – люди без сердца, и ты, видно, хочешь быть подобен им.
Мельгунов не нашелся что ответить и велел своим солдатам собрать разбросанные по дороге вещи и уложить обратно в повозки. Видно, и у этого черствого человека заговорило чувство жалости к несчастным Меншиковым.
По городам, селам и деревням народ густыми толпами выходил смотреть, как везут в Сибирь опального вельможу и его семью; некоторые посылали им вслед бранные слова и угрозы, а некоторые жалели их.
Меншикова и его детей ждало другое тяжелое испытание.
Дарья Михайловна, всю дорогу не перестававшая горько плакать, от постоянных слез ослепла и сильно захворала. Не доезжая нескольких верст до Казани, в селе Верхний Услон Меншиков остановился на несколько дней в простой крестьянской избе, так как продолжать путь было невозможно: страдалица Дарья Михайловна умирала.
До последнего дыхания она находилась в памяти, лежа на скамье, накрытой дубленым тулупом. Ее окружали сам Меншиков, дочери и сын; они едва сдерживали душившие их рыдания.
– Данилыч, ты здесь? – слабо спросила умирающая.
– Здесь, здесь, Дарьюшка.
– Умираю я, Данилыч, прости, если чем провинилась.
– Тебе ли у меня прощения просить, Дарьюшка? Мне нужно