В первый раз Оля осталась в кофейне до самого закрытия. Несколько часов молчаливого наблюдения и безмыслия. Они с Машей съели яблоко на брудершафт, а потом вместе подмели пол и выкинули мусор. Посчитали остатки сиропов и тетрапаков молока. Она была так наполнена этими простыми действиями и благодарностью за них. Это место стало здесь её первым домом.
Оля вместе с Машей и Санчесом спустилась в метро. Она всё больше влюблялась в Машу – красота, увиденная ей в Матфее, освещала всё вокруг. И Машино лицо осветило, и саму Олю. Она схватила их, стоящих на эскалаторе, за руки.
– Живые! – и засмеялась.
Санчес погрозил Оле пальцем – она могла задеть недавно набитые татуировки. С этого дня Оля реже бывала в кофейне, бороться стало легче, пассажиры в метро теперь не казались ей такими игрушечными. Она пекла для Санчеса и Маши торты и помогала им убираться. Они вместе спускались в метро, а потом разбредались по разным сторонам.
На этот раз он был в кофейне один.
– Репетицию отменили и думал вчера – чем заняться? В квартире убраться? Или жену может найти? Весь день курил траву, – пританцовывая под музыку, Санчес вышел из-за стойки и сел рядом с Олей.
– Тоскливо мне. Вроде всё есть – секс, работа, деньги, музыка. Но странные мысли приходят в голову. Образы. Они не совпадают с жизнью. Так с детства было. Хотелось что-то сказать, сделать. Проживал это в голове. С каждым годом друзей становится всё меньше. Сужается круг по интересам. Ну фильмы там, игры. Напиться и прыгнуть с моста. Это не каждый сможет. Девушка бросила. Сказала, что я как ребёнок, не может почувствовать себя со мной уверенно. Переписывался недавно с девушкой. Она воздушный знак. А я вообще только с воздушными знаками встречаюсь, тянет к ним. Она целыми днями пишет мне депрессивные сообщения. Я хочу с ней встретиться, а она отвечает «хочу быть одна, хочу быть одна». И так тяжело отчего-то. От сообщений этих. Вроде всё хорошо, а вот тяжело. Ну ладно, опять я что-то набредил. Вот так сижу, говорю, а потом думаю – нафига?
В кофейню зашли люди, и Санчес перебрался за стойку.
– Будешь это пирожное? А я съем. Я гедонист в этом плане.
Оля так ничего ему не отвечала – может быть, потому что он не ждал ответа. Санчес принялся мыть кофемашину. Из неё пошёл горячий пар, попал ему в глаза и, отпрянув, он тёр их руками.
– Ого. Так и ослепнуть можно.
На небе уже появились первые звёзды, когда они спустились в посёлок. Дома сельчан отличались от дачных. Старые и трухлявые, их окна были плотно зашторены, закрыты от ночи, которая могла бы заглянуть в них.
Оля шла позади и смотрела на его спину. Казалось, ему тринадцать. Такая правильная, настоящая спина. Она знала, что эта спина пахнет свежим хлебом, испечённым детскими руками. Он весь из любви, этот хлеб.
Им в головы одновременно пришла одна идея – сварить какао. На двоих около