– Мы с тобой бродяги, Оль.
– Что? Почему?
Оля ухватилась за эти слова и впервые прислушалась к голосу матери, прорвалась через слои ваты, вставшие между ними уже очень давно.
– Бродяги. Ну я на заводе. Ты на сессию уехала. Только бабушка дома осталась. Дом пустует. Нет у нас дома.
– Как ты? – спросила Оля, на этот раз не догадываясь, что может услышать в ответ. Но отвечали то же, что и обычно.
Оля прислушалась к разговору отца и сына.
– Я за этот год впервые на метро еду. Знаешь, сколько денег сэкономил? – говорил сын. Отец одобряюще кивал.
Девушка, сидящая рядом с Олей выбирала шляпу в Интернет-магазине. В метро есть Wi-Fi и можно не смотреть людям в глаза, спокойно разглядывать шляпы.
– Мне вот эта нравится, – сказала Оля девушке и вышла из вагона.
«Тверская энд Чековская стейшн» – проговаривала она про себя всю дорогу до института, наблюдая за идущими навстречу людьми. Каждый день в институте становился для Оли сражением. Щипаешь себя за палец, бьёшь по щекам.
После занятий она поехала к однокурснице, которая боялась зажигать спички. Она всегда пользовалась зажигалкой – страшилась, что не успеет затушить спичку и загорится рука.
– Что ты, Галина Королевишна, в моём возрасте уже не уходят, – ответил Костров, как всегда неуютно чувствуя себя под тяжёлым взглядом Галки.
– Э, не прав ты, Костров. Нет такого возраста, чтоб мужик искать перестал. Ну да ладно. Пострела твоего недавно выгоняла. Посуду мне побил, демонстрацию тут устроил. Вы все, говорит, голытьба, живёте попусту, не понимаете ничего. А до этого стишки свои со сцены читал, читал, а народ музыку просит, ну и освистали. Я его отозвала, говорю, нашёл, где культуру насаждать, сюда не затем идут. Он утих, а потом поднабрал и началось.
– И не говори! Он совсем с ума сошёл, строчит день и ночь, отсылает куда-то, а ему не отвечают. Наболело, видать, – промямлил Костров, вдруг застыдившись поведения сына.
Оля привезла с собой кусок глины. Сначала ничего не получалось. Девочка-без-спичек капризничала: «Не получается». Глина не поддавалась и трескалась, распадалась на куски, не желая приобретать форму. Оля оставила девочку и ушла на кухню. А вернулась в четыре часа тишины. Четыре часа в тишине девочка лепила из глины кита. А потом сказала, и слова её в этой тишине звучали весомо:
– Со мной никогда раньше такого не случалось. Ни одной мысли в голове, ни одной эмоции. Как будто сама глина направляет меня, через мои руки сама обретает форму.
Вечером – снова в метро. Оля стояла рядом со входом и думала о том, что сейчас она спустится туда, а когда приедет в квартиру, где разрешил ей пожить давний друг, неравнодушный к маленьким