За брезентовой стенкой хрустнуло.
И кто-то будто всхрапнул в ночи.
А потом грузно повалилось на снег и поехало по нему что-то плотное, тяжёлое.
Залесский настороженно вскинулся. По хребту будто полз мокрый от ледяной воды угорь. «Похоже, не я один тут рыбачу», – мысль мелькнула, уступив место злости: ну вот, отдохнул от людей, как же! Явились сами, да ещё и спереть что-то вознамерились: дрова, улов, или воткнутые в снег широкие охотничьи лыжи – тоже, кстати, дедово наследство… И от понимания, что этого наследства его могут запросто и несправедливо лишить, страх прошел совершено. Стараясь не шуметь, Юрий вылез из спальника, сунул ноги в валенки и, поднимаясь, зацепил с пола тяжёлый, дедовский же, ледобур. Рванул к выходу из палатки, одним движением отдёрнул полог и выскочил наружу.
Мешок был опрокинут, и на снегу, среди ледяных комков, тускло блестевших в изломах лунных лучей, бились серебристые рыбины. Над ними, почему-то опустившись на четвереньки, задом к Залесскому стоял человек в старой клочковатой шубе и толстенных меховых штанах – угольно-черный на фоне серебристой голубизны льда. Но был он необыкновенно большим, плотным, коротконогим, и эти его ноги, высоко державшие толстый зад, были неестественно согнуты в коленях. И Юрий, уже открывший рот для грозного обличающего окрика, вдруг замер и невольно попятился.
Хозяин.
Проснулся.
И пришёл – видимо, на запах.
Противная дрожь побежала по телу, и Залесский застыл. Бежать было нельзя, а отбиваться ледорубом – смешно. И у него было лишь несколько секунд, ну, или, может, минута, прежде чем Хозяин заметит его. А потом счёт пойдёт на мгновения.
Ветер предательски дунул в спину, неся запах человека вперёд. И через миг медведь повернул голову, показав пасть с зажатой в ней рыбиной. Глухо рыкнув, мотнул головой.
Залесский лихорадочно соображал, что делать. И где-то в глубине сознания услышал хриплый от курева дедовский голос: «Хозяин может одним ударом корову завалить, лапа – четыре кило, когтем череп вскрывает, как консерву. Встретишь его – один выход, лечь и мёртвым прикинуться. И терпеть, пока обнюхивает, не шевелиться».
А еще дед говорил, что медведь зверь грозный, но шугливый.
Вот только весной, после спячки, ещё и злющий от голода.
Косолапый угрожающе зарычал, двинул челюстями, и чешуйчатый рыбий хвост, блеснув в последний раз, скрылся в медвежьей пасти. Медведь рявкнул,