Вообще в истории революционных движений любой страны редко бывало, что революция приходила сразу «ко времени». Любой почти победоносной революции предшествовало обычно несколько неудачных, преждевременных попыток. Но лишь некоторые из этих попыток заслуживают осуждения как авантюризм. В большинстве случаев эти выступления организуются искренними революционерами, не сумевшими, однако, правильно рассчитать свои силы и силы врагов. Но еще больше преждевременных выступлений происходило стихийно, они были порождены отчаянием угнетенных людей. Таким было восстание Спартака и много других менее известных восстаний рабов. Таким были выступления Степана Разина и Емельяна Пугачева и множество других менее известных крестьянских восстаний. Почти не было шансов ни у парижских коммунаров 1871 года, ни у пролетариев Москвы в декабре 1905 года. Но многие из таких выступлений обогащали революционную мысль, рождали традиции, выдвигали революционных вождей, способствуя в конечном счете победе грядущей революции.
Почти всегда «преждевременные» или недостаточно подготовленные революционные выступления заканчиваются поражением, как это было с восстанием декабристов в 1825 году, с Парижской коммуной в 1871 году, с декабрьским вооруженным восстанием в Москве в 1905 году, с Кантонской коммуной в 1927 году. Но Маркс и Энгельс серьезно считались и с возможностью победы «преждевременных революций» и, в частности, с возможностью победы пролетариата и его партии в такой обстановке, когда для выполнения их радикальных социалистических программ еще не созрели ни объективные, ни субъективные условия. При подобном преждевременном политическом перевороте Ф. Энгельс предсказывал два возможных варианта развития событий. В первом случае пришедшая к власти крайняя партия будет выполнять не те преобразования, которые она хотела бы выполнять в соответствии со своей главной партийной программой, но только те, которые можно будет выполнять при данных социальных и экономических условиях. Предсказания Энгельса на этот случай были пессимистическими.
«Самым худшим из всего того, что может предстоять вождю крайней партии, – писал Энгельс еще в 1850 году, – является вынужденная необходимость обладать властью в то время, когда движение еще недостаточно созрело для господства представленного им класса и для проведения мер, обеспечивающих это господство <…> Таким образом, он неизбежно оказывается перед неразрешимой дилеммой: то, что он может сделать, противоречит всем его прежним выступлениям, его принципам и непосредственным интересам его партии; а то, что он должен сделать, невыполнимо.