Хижины, едва защищенные лесом, испуганно вжались в морщинистое тело горы. Они вздрагивали в такт порывам, а люди прислушивались к скрипу и свисту, к треску ломавшихся деревьев и ждали, что вот-вот ветер возьмется поудобнее за крыши, поднатужится – и с довольным уханьем примется срывать их, швырять в океан, лишая людей последней защиты и оставляя наедине с непредсказуемыми перессорившимися богами…
Наивные люди! Будто они что-то значили для ветра! У него были свои дела, он что-то творил над пустынным побережьем, где взятый им в союзники океан, смешавшись с поднятым в воздух песком, потерял, казалось, ориентировку и распластался – черный, тяжелый – на месте неба, откуда, силясь удержать немыслимое равновесие, выбрасывал водяные столбы, упирался ими в скалы, и в стороны летела каменная крошка…
Разбуженная невиданной сварой стихий, Айрин сначала лежала молча; потом, осердившись на свое одиночество, сказала:
– Я боюсь.
Она надеялась, что отец в соседней комнате ее услышит, но ветер съел ее слова без остатка, и это рассердило ее еще больше. Она уселась на постели, обхватив колени руками и прижимая подбородком одеяло, и сказала громче и настойчивее:
– Я боюсь!
Ее спина коснулась стены, а дерево тут же поделилось с ней своей тревогой и напряженно и гулко вздрогнуло. И Айрин захотелось, чтобы отец немедленно, сейчас же пришел к ней и сел рядом, потому что если боги там, снаружи, перепили своей амброзии, то от них всего можно ожидать. Им-то что, сердилась девушка, они побуянят и уймутся, а расчищать завалы и разбирать сломанные дома будут люди. Это несправедливо, пусть даже боги и потрудились однажды, создавая мир. Видимо, усилие это оказалось для них чрезмерным, потому что с тех пор они и пальцем не шевельнули, чтобы сохранить новорожденный мир. Устав от созидательных хлопот, они ударились в противоположную крайность и взялись крушить то, что возвели.
– Я боюсь! – громко и зло повторила девушка.
Ей вдруг показалось, что отца нет дома. Может быть, пока она спала, он вышел и пошел смотреть, не возвращается ли Март, который ушел накануне в океан и должен был вернуться завтра. Да нет же, что отцу делать на побережье? Там сейчас ничего не увидишь, и не услышишь ничего, кроме завывания темноты… Марту еще не пришло время возвращаться; он, если у него есть хоть капля разума, наоборот, постарается отплыть как можно дальше от берега, в сторону кольца, и будет пережидать непогоду там, посреди мрака и ветра, между водной и воздушной безднами.
Она попыталась представить, каково это – плыть в темноте по взбесившемуся морю, – и помотала головой: нет уж, увольте…
– Папа!..
Из соседней комнаты донеслось сердитое бормотание, перебившееся кашлем, потом заскрипели половицы, осветилась часть стены у двери – отец зажег светильник – и Айрин, отгороженная этим слабым колеблющимся светом от тьмы, сразу почувствовала себя спокойнее. Все-таки дом…
Девушка исподлобья посмотрела на отца. В колеблющемся пламени лицо его показалось ей измятой маской, до того неправдоподобной, что Айрин опустила глаза и еще раз, но уже тише, с вызовом повторила:
– Я боюсь.
Отец покачал головой и пожевал губами, словно проглотил жвачку, моргнул равнодушно и сказал:
– Ложись, чего уж там. Ветер стихает.
– Почему ты не пришел ко мне? – рассердилась Айрин. Оказывается, он тоже не спал и слушал бурю. –Ты ведь знал, что мне страшно!
– Ты спала, – по-прежнему без выражения произнес отец. – Зачем было тебя будить?
– Я не спала!
– Спала, – равнодушно возразил отец, и Айрин поняла, что спорить нет смысла, он все равно останется при своем, но, не желая так просто сдаваться, сказала:
– А если бы?.. – Она не стала договаривать, ситуация говорила сама за себя.
– Все решают боги, – смиренно и по-прежнему равнодушно отвечал отец. – Но я каждый день прошу их, чтобы они пощадили нас.
– Ах, ты их просишь! – улегшееся было раздражение снова выплеснулось через край. – И они, конечно, расчувствовались, сказали: «Ложись, спи спокойно!..»
У Айрин даже перехватило дыхание от негодования, и она не смогла окончить фразу.
Отец прикрыл глаза, как бы прося прощения за дочь.
– Не надо хулить… вслух, – едва заметно запнувшись, попросил он. – Ты забываешь. Там, в море, Март. Они могут наказать его за наше богохульство. – Айки опять едва заметно запнулся, произнося слово «наше». – Это все твой Юр…
– Юр? – хмыкнула Айрин. Ей было виднее, кто заказывает музыку.
– Он учит тебя говорить глупости. Не сама же ты придумала…
– Но, папа, ведь все понятно само собой, только упрямые старики не хотят поверить, что богам до нас дела нет. (Айрин не подумала, что в круг «упрямых стариков» попадает и Айки.) Мы для богов – муравьи. Ты можешь отличить одного муравья от другого?
– Нет.
– А они, ты думаешь, могут? Даже смешно…
– У кого только