Все эти дни английское правительство в лице главы Форин Офис Э. Грея отказывалось давать какие бы то ни было гарантии России и Франции относительно военного участия страны в войне с Германией и Австро-Венгрией. В своих беседах с иностранными послами Э. Грей постоянно ссылался на состояние английского общественного мнения[298]. Так произошло и во время «весьма болезненного»[299], по его собственным словам, разговора с французским послом П. Камбоном 31 июля 1914 года Э. Грей заявил, что Франция не может рассчитывать на военную поддержку со стороны Англии, так как та не связана никакими формальными обязательствами, ее интересы напрямую не затронуты, а общество не поддерживает вмешательства в войну[300]. П. Камбон сказал в ответ, что отказывается сообщить эту информацию своему правительству, и подчеркнул, что рано или поздно Великобритания всё равно будет вовлечена в войну, но ее престиж будет потерян[301].
1 августа последовало объявление войны Германией России. Английскому правительству теперь было необходимо окончательно определить, по крайней мере для себя, отношение к положению дел в Европе. Этого настоятельно добивались и партнеры по Антанте, и страны Тройственного союза. Нельзя было дальше медлить и с формулированием своей позиции по отношению к Бельгии. 2 августа Кабинет постановил, что «значительное» нарушение ее нейтралитета будет представлять для Англии casus belli[302]. Тогда же правительство уполномочило Э. Грея передать французскому послу, что английский флот обеспечит защиту французского северного побережья[303]. Одновременно было постановлено провести мобилизацию армии и флота, однако вопрос о вступлении в войну вновь был отложен[304]. Утром 2 августа, когда принимались эти решения, Кабинет находился на грани раскола[305]. В этом отношении как нельзя кстати пришлось письмо от лидеров консервативной оппозиции с заверением полной поддержки любых действий правительства, направленных на подготовку страны к вступлению в войну[306].
Моментом истины для Э. Грея и сторонников вмешательства в континентальную войну стало выступление министра иностранных дел перед обеими палатами Парламента 3 августа 1914 года[307]. Сама речь, и по воспоминаниям сотрудников Э. Грея, и по мнению последующих исследователей, была совершенно невнятной и тусклой, и едва ли была подготовлена заранее[308]. Тем не менее она имела оглушительный успех. В начале выступления глава Форин Офис, словно зондируя настроения Палат, обратился к поэтапному изложению истории англо-французских