Гейнц первый увидел Аланда, спрыгнул со сцены, взлетел по лестнице, о чем-то с Аландом пару минут глухо переговаривался.
– Иди, Гейнц, займись своими делами, я сам послушаю, – это то, что Вебер услышал.
В присутствии Аланда заниматься Вебер спокойно никогда не мог. Кроме Гейнца (и как выяснилось, Абеля) в Корпусе мало кто мог похвастаться, что часто слышал игру Аланда, но то, что Вебер слышал, ставило для него Аланда на недосягаемый пьедестал.
– Продолжай, – сказал он Веберу и сел на свое место в последнем ряду. Вебер играл, Аланд за всю игру не проронил ни слова. Вебер, так ни разу и не посмевший взглянуть в глаза Аланду, на себе его взгляд чувствовал постоянно.
– Неплохо, – сказал Аланд, поднимаясь и направляясь к дверям. – К жене зайди, пообедай с ней, потом к Гейнцу на единоборства и за орган.
В спину Аланду Вебер смотрел во все глаза, то, что он шел медленно, сутулился, и голос его звучал как отраженный другим измерением – в этом был виноват Вебер. Не так безупречно Вебер сыграл сейчас, Аланд мог бы, и не без оснований, откомментировать все его ляпы, но Вебер сам их остро при Аланде ощущал. Аланд ничего не сказал. Вебер их исправит, сегодня же, ночью, когда угодно, но завтра он их не допустит.
– Через пару дней попробуем сыграться с оркестром, думаю, тебе понравится, – Аланд оглянулся уже в дверях. – Не упрямься, Вебер, играй, пока складывается. Потом и захочешь, а возможности может не быть. Забудь про Гаусгоффера, он от тебя отказался, чтобы поставить тебя на место. Только место твое совсем не то, о котором подумал Гаусгоффер: пусть он к тебе на концерты походит, мне это будет приятно. Хорошо?
– Да, господин генерал, – Вебер снова смотрел только в пол, и сердился на себя, что так откровенно краснеет.
– Агнес не сильно тебя? Ребра не сломала?
– Нет, пара синяков.
– Насчет пары сомневаюсь, – улыбнулся Аланд. – Извини, дорогой. Ни я от нее этого не ожидал, ни она от себя.
– Отец, что мне сделать, чтобы хоть как-то перед тобой оправдаться?
– Что передо мной оправдываться? У меня работа такая, Агнес сама расстроилась, думает, что теперь ее будут считать истеричкой.
– Она золотая, она великая женщина.
– Вот при случае ей это и скажи. Не сейчас, иди, обедай.
– Тебе все так же плохо, отец?
– Я в порядке, но из-за тебя я очень расстроен, Вебер, это была непросто глупость, я не понимаю, почему ты так поступил? Я звал тебя, ты не шёл. Сейчас ты играл – и это был Моцарт, настоящий, высокий, свободный Моцарт, погрешности ты легко уберешь. Чего тебе не хватает?
– Я думал, что ты так меня наказал, не отдашь ее, я испугался.
– Я никогда не наказывал вас, Вебер. Я пытался помочь вам исправить то, что вы по неопытности наворотили, а вы трусы все – как один, вас в светлые залы проводишь, а вы – трясетесь, как младенцы в темной комнате. Вебер, присмотрись