Убило меня то, как это прелестное создание Саша забыла, что ее подруга проделывала сие действо вместе с ней. В принципе, если из воспоминаний каждой из них вырезать подругу, подфотошопить, так сказать, ну или вырезать, как Ежова с одного фото со Сталиным (это сравнение создает еще один интересный контраст, который мало кто поймет; даже я на момент редактирования забыл, какой) – то ничего не изменится!
А церковь, кстати, останется – этому я ухмыльнулся, и в лживом пылу, кстати, уже начавшейся беседы, эта неожиданная ухмылка даже вызвала вопрос – я же прилично списал ее на улыбчивое одобрение продолжения их истории про церковь. Как-никак, было некое равенство – они честно плевали в церковь с высоты (еще одна ухмылка) хрущёвки, и церковь честно плюнула в них золотом купола, показав действительно красивые лица. Как назло, красивые.
Меня это все никак не умертвило – просто, когда я делал вид, что записывал телефонный номер одной из них, я на самом деле записал коротенько приходившие в голову наиболее интересные мысли вроде «честный плевок в купол – честные плевки купола». Хотя, опять-таки, что честного в плевках с крыши здания, – кроме риска упасть и нахуй сдохнуть, – и что честного вообще в освящении красоты этих дамочек, которые в тебя, между прочим, плевали – я понять не могу. Христианская смиренность, что ли? Тут возник еще один смешок.
Ну да ладно. Так-то мне всегда были одинаково понятны и не понятны и такие вот маленькие во вполне себе уже восемнадцатилетних телах девушки, и такая смиренно старая во вполне себе молодом деревянном теле церковь. Пусть сами разбираются – а это будут очередные девушки «на переписаться». На «переписон», так сказать. Может, «с» и заменится на «х», но вряд ли – этому придется уделить слишком много ресурсов, ради каких-то пустых удовольствий, обремененных дальнейшими процессами идиотизмов.
Ведь, буду честным, в итоге номер я записал – потом созвонимся и, если они ответят, даже спишемся во ВКонтакте!!! Неважно. Это всё будет кратковременно и печально, печально даже в секундах животной радости – и пошло бы оно сами знаете куда. Ведь их зрачков не скрасило даже отраженное золото купола – а может, наоборот, оно и уродовало. Обычно, от глаз, тем более глаз тех, кто столь иллюзорно живы в общении, я склонен немного пьянеть и от того становится к ним добрым – но здесь как-то вышло не так. И дело опять же не в их какой-то аморальности; глазам моим, может, как раз сейчас бы это в глаза бросилось больше всего – но все куда сложнее.
Да и вообще, «и смех и грех» эта аморальность. Я вещи похуже кричал. Даже если бы не кричал – всё равно, лишь курам на смех, и петухам на грех.
Мой приятель, кстати, как ни странно, отнесся к ним похоже на меня – тут мне взбрела мысль, что вдруг ему в спину тоже кто-то вонзил, пародируя Цюррюбикса, вилы – но только был это какой-нибудь ангелок, прислонивший крыло