«Вот спасибочки, что разъяснили».
«Надеюсь, что вы не передумаете».
«Хммм. Похоже, что вы… одержимы мыслью об убийстве».
Если сомневаешься, лучше молчи. И хотя в моей работе сомнение – часть повседневной практики, совет все равно хорош.
Я опустился в кресло и положил ногу на ногу, стараясь казаться невозмутимым, а сам продолжал смотреть в глаза человеку, который только что угрожал мне смертью. Ответом мне был безмятежный взгляд. Ни проблеска сожаления в тускло-карих глазах. Даже наоборот: полное довольство собой.
Такую же бесстрастную самоуверенность, от которой мурашки бегут по коже, я видел в глазах психопатов, обитателей одиночных камер тюрем особого режима. Но человека, который сидел напротив меня сейчас, никогда не арестовывали.
Это была не первая наша встреча, но ни сейчас, ни раньше я не замечал никаких предупредительных знаков. Ничего маниакального, никаких императивных слуховых галлюцинаций, никакой манерности или резкой смены поведения, которые также могут свидетельствовать о том, что у клиента «не все дома». Утечки тестостерона, приводящей к тяге к насилию, тоже не наблюдается.
У человека, сидевшего передо мной сейчас, избытка тестостерона вообще не могло быть.
Ее имя было Констанция Сайкс, но она предпочитала, чтобы ее называли Конни. Сорок четыре года, телосложение среднее, рост средний, седеющая блондинка – лицо красивое, хотя и тяжеловатое в области нижней челюсти, голос мягкий, осанка безупречная. Круглая отличница в школе, бакалавр в области химии, член общества Фи Бета Каппа[1], диплом с отличием, плюс еще диплом одной из лучших медицинских школ страны; наконец, престижная интернатура, а затем ординатура и профессиональная сертификация в области патологии.
Теперь она была хозяйкой и главным сотрудником небольшой частной лаборатории в Вэлли, где специализировались в основном на возбудителях болезней, передающихся половым путем, а также редких и малоизученных инфекций; имела «Лексус» и дом, явно слишком большой для одного человека. Многие люди назвали бы ее богатой; сама она определяла свой финансовый статус как «комфортный».
На каждую нашу встречу, включая и эту, Конни приходила тщательно причесанная, накрашенная и одетая неброско, но по моде. Носила она и драгоценности, но, проведя в ее обществе не так уж много времени, я заметил у нее странную привычку: она могла ни с того ни с сего снять с себя браслет, брошь или даже серьги, подержать их перед собой, глядя на них как на что-то незнакомое, приставшее к ней случайно, и снова надеть, хмурясь так, словно ей самой и в голову не пришло бы нацепить на себя нечто подобное, но раз надо, значит, надо.
Одним словом, свои странности у нее были, но ничего такого, что предвещало бы подобный поворот.
Убежденная холостячка, Конни Сайкс, казалось, нисколько не переживала о том, что всю жизнь, с того самого дня, когда она покинула родительский дом, поступив в колледж, прожила одна. Сухим, прозаическим тоном эта женщина сообщила мне, что полностью себя обеспечивает, не нуждается ни в чьей помощи или поддержке и никогда не хотела и даже не мечтала, чтобы в ее жизни появился кто-то другой.
Пока не возник «ребенок».
Зачала этого ребенка не она, и родила тоже не она, но ей вдруг страшно захотелось назвать его своим; она почувствовала, что заслужила это, и потому не жалела ни сил, ни денег, чтобы этого ребенка заполучить.
Затея безнадежная, хоть при моем вмешательстве, хоть без него, но меня привлекли к делу как эксперта, и Конни Сайкс узнала, что ее судебный иск, скорее всего, будет отклонен. Правда, она была не из тех, кто привык проигрывать, а значит, кто-то должен был за ее проигрыш заплатить.
Конечно, эту головную боль она нажила себе сама, но я ей все же сочувствовал. Мой друг, «голубой» детектив из отдела по расследованию убийств, называет психологов рефлексирующими соглашателями. («Доктор Нет – это не про тебя. Ты – доктор Нет-Проблем».) И, разумеется, он прав. Психотерапевты, которым нравится обращать пациентов в свою веру, пусть лучше идут в проповедники или баллотируются в президенты.
Я решил – если Конни Сайкс позвонит мне, я предложу ей свою помощь и, может быть, мне как-то удастся сгладить для нее особенно острые углы.
Но она не позвонила. Она пришла сама. Время у меня было, и я провел ее к себе в кабинет.
Она вошла, точно такая же, как раньше. Собранная, прямая, словно палка, зад пристроила на самый край потертой кожаной кушетки – все как всегда. Сняла очки, положила их в жесткий кожаный футляр, футляр опустила в итальянскую сумку на завязках – очень красивую, хотя и великоватую для дамской.
Я сказал:
– Доброе утро.
Она ответила:
– Вы считаете его добрым?
Сразу за этим ее улыбка умерла, а она откашлялась, точно перед длинной, тщательно отрепетированной речью, и доложила, что стрелять в меня не входит в ее ближайшие планы. Хотя и следовало бы.
Я молчал, прикидываясь спокойным,