Биф подался вперед на занятом им переднем сиденье и неприязненно всматривался в транспортный поток.
– На ваше счастье, я уже больше не служу в полиции, – вымолвил он. – Не придется оштрафовать вас за нарушение правил дорожного движения в густозаселенном районе.
Молодой Феррерс промолчал, но продолжал несколько небрежно управлять машиной, держа на руле только одну руку. При этом он с легкостью огибал трамваи и миновал улицы, где проехать мешали создавшиеся пробки.
Скоро автомобилей стало попадаться значительно меньше, поскольку мы выбрались из центра города и наш водитель мог теперь держать равномерную, но достаточно высокую скорость. Биф долго хранил молчание. Затем внезапно повернулся к Феррерсу.
– Как, вы сказали, называется усадьба? – спросил он.
– «Кипарисы».
– Забавно. А мне послышалось «Каперсы». Вот вам пример, как желудок подчас влияет на органы слуха. Чистая психология, не правда ли? – добавил он, уже обращаясь ко мне.
Но в разговор вклинился Феррерс. Мы только что свернули на длинную и широкую улицу, вдоль обеих сторон которой протянулись высокие деревянные заборы, потемневшие от дождя и выглядевшие неприветливо.
– Это нужная нам дорога, – сказал Феррерс. – Дом расположен дальше слева.
Как только машина замедлила ход, я понял, почему это место носило такое странное для Лондона название. С полдюжины высоких деревьев росли прямо за оградой, делая дом почти невидимым с проезжей части. Причем это были мрачные с виду, не внушавшие никаких радостных чувств стволы с почерневшими кронами, совершенно непохожие на те вспышки яркой зелени, какими изображал их на своих полотнах Ван Гог. Они выглядели подобием старого и выцветшего театрального задника, а при свете уличных фонарей сливались с забором в одну неприглядную мрачную стену.
Ворота стояли нараспашку, и Феррерс въехал прямо на территорию усадьбы. Перед нами возник дом, построенный, должно быть, в тот же период, когда отец Элизабет Барретт Браунинг спланировал и возвел в псевдомавританском стиле свой знаменитый дворец, где сам потом никогда не жил. По не совсем ясной причине огромные особняки подобного рода неизменно, как кажется ныне, служили отчасти выражением протеста своих хозяев против нравов той эпохи. Словно единственно возможным способом отвлечься от занятий «большим бизнесом» были тогда прихотливые архитектурные фантазии.
Хотя в «Кипарисах» фантазия отсутствовала почти напрочь. Дом производил впечатление холодного и темного владения, с размахом построенного на просторном