С другими он предварительно ласково разговаривал, пытаясь узнать интересующие его подробности их жизни. Люди, предчувствуя страшный финал беседы, путались в словах, заикались, с трудом отвечая на вопросы весёлого немецкого юноши, с глазами кобры. Невнятные ответы только утверждали эсесовца в правильности его выбора. В начале шеренги сытые охранники, с трудом вытащили из строя двух, не менее сытых, здоровенных, упирающихся мужиков, с наколками почти на всех частях оголённых тел
– Ты есть комиссар? – спросил эсесовец одного из них, указывая на его шитые, хромовые сапоги.
– Господин офицер! – завыл мордатый, – это не мои сапоги! Я их снял с комиссара!
– А почему ты не «сообщал» об «этот комиссар» охране? Ты «есть» его скрывал? – вновь спросил немец и махнул стеком. Владельца сапог потащили в стенке.
– Ты тоже есть «политичный» работник? – спросил офицер у следующего пленника в тёмно зелёном френче старшего командного состава, со споротыми знаками различия.
– Нет, нет! Господин офицер, я блатной! Я вор! – запричитал мужик.
– Вор, это очень «плёхо» – назидательно изрёк немец. – Русский «меньш» всегда есть вор! Это очень плёхо! – и показ на стену
Вора поволокли к стене. Там он самостоятельно стоять не смог, упал на колени, матерясь по-блатному, и истово крестясь.
Немец приблизился к Улыбину, бегло оглядев, ткнул в грудь. Григорий увидел в его глазах безразличие ядовитой змеи.
– Юдэ?
– Нет, я русский! – твердо ответил Григорий, хотя сердце его сжалось в жутком предчувствии, и готово было выскочить из груди. Стоящие в строю пленные, загалдели:
– Он казак! Из казаков! Уральских!
Немец улыбнулся, сузил пальцами рук глаза, как это делают, изображая жизнерадостных японцев.
– Казах, есть вот так! – и засмеялся своей сообразительности.
– Я, казак! – как последнюю надежду прокричал Улыбин, изображая сидящего на коне всадника.
– О, ты есть Пугачёв? – продемонстрировал свою начитанность немец. И тоже изобразил, что держит поводья и качается в такт езды.
Указывая на брюки Григория, приказал:
– Я хотел смотреть! Ошибка не есть правильно!
– Снимай штаны! – загалдела толпа, – пускай полюбуется!
Григорий спустил брюки. Немец посмотрел и поморщился:
– Сколько день назад ты весь «милься»?
– При форсировании Дона! – отчаянно ответил Улыбин.
Немец, кивнув головой, показал, что можно встать в строй.
Не веря в спасение, Григорий, на ватных, дрожащих ногах, вернулся в строй.
Пройдя до конца шеренги, улыбчивый