Не пересчитывая, пленников отправили вниз. Большая часть громадного карьера, была занята сидящими и лежащими людьми. Особого интереса к вновь прибывшим, они не проявили.
Жутко хотелось пить. Кто-то из старожилов лагеря, сказал, что в одном из закоулков карьера, есть небольшой родник. Когда Григорий его нашёл, всё малюсенькое зеркало воды, было занято головами лежащих и пьющих людей.
Попив. Вместе с босым мужчиной, нашли кусочек незанятой земли и растянулись на тёплом песке. Сон сморил моментально. Разбудил голос из репродуктора, льющийся сверху. Суть услышанного, сводилась к следующему:
– Запрещается, пытаться подняться вверх по склону.
– Запрещается приближаться к выходу наверх ближе 50 метров.
– Запрещается устраивать драки между пленными.
– Запрещается разводить костры
– Запрещается иметь при себе любое оружие.
– Запрещается, в ночное время перемещаться по территории лагеря.
За все данные проступки, предусматривалась единая мера наказания – «Расстрел».
– За помощь администрации лагеря в обнаружении коммунистов, комиссаров, командиров всех степеней, и евреев – полагалось дополнительное питание и перевод в лагерь с более мягким режимом содержания.
Как выяснилось позже, питания в этом фильтрационном лагере, вообще предусмотрено не было.
Ночью, наверху заводили движок, и яркий луч прожектора до утра ощупывал каждый метр карьера.
Никому не нужные, голодные и подавленные, пленники просидели несколько дней. Голодные схватки в урчащих желудках прекратились, и голод не ощущался так болезненно.
Среди пленных Симонов встретил земляков и даже тех, с кем ехал в эшелоне.
За эти дни, Улыбин, как в цветном кино, прокрутил свою жизнь, начиная с той поры, когда он начал себя помнить. Вспомнились моменты, о которых он раньше и не вспоминал. Причём чаще перед глазами, во всех красках, мелькало то, о чем, и вспоминать-то не хотелось. Какие-то мелкие, но постыдные моменты, большие события, не менее постыдные, но более приятные в воспоминаниях. Вспомнился злющий бригадир колхоза, пьяница и матершинник, горько пьющий до беспамятства и частенько засыпавший, под каким-нибудь кустом в поле. Однажды мальчишки отловили его пасущегося коня, положили пьяного поперёк седла, связав вместе руки и ноги под брюхом коня. Привезли ночью в село, к дому председателя, привязали коня к палисаднику и крепко постучали в ставни. Бригадира сняли, и вскоре посадили. Гринька хорошо запомнил опухшее от слёз лицо и бесцветные, выплаканные, казалось до дна, глаза его жены. Стоящей посредине дороги, среди четырёх детишек, держащихся