Спустя годы я узнал: Михаил Дубинецкий был свой, пинский, из деревни Остров. Может, это также сыграло свою роль. Правда, с ним, спустя года три, я еще раз виделся. Он тепло поздоровался, спросил про дела, про жизнь. Больше я к нему не подходил, а зря, надо было поблагодарить – за добрые слова, за поддержку.
А в тот день я брел по слякотному Минску, не видя света. Ни перед собой, ни впереди. Как мне хотелось напиться… Забыть всё, плюнуть на всё, уехать куда-нибудь к морю-океану, да хоть к черту на рога!..
Я и жил в те годы мечтой: вот выйдет книжка, получу гонорар и… брошу, оставлю навсегда дыру, тянущую меня на дно. Дыра – это, конечно, Пинск. Мой родной, мой любимый, а теперь ненавистный, опостылевший город.
В то время, помнится, мы ждали квартиру. Это тоже держало меня в Пинске: лишняя комната…
Уволили меня после «озера» и из местного речфлота. Последний, за неимением ничего лучшего, подбирал даже конченых алкашей и прочий наезжий в Пинск сброд. Как сейчас сказали бы, бомжей. А вот меня «турнули». Без особых выволочек, но и проволочек. Уволили «по собственному желанию». И на том спасибо.
А город, родной город готовился к Первомаю. У «десятого» магазина, вокруг которого мы обычно собирались, на крыше биомицинового завода, что угнездился в стенах бывшей тюрьмы, грели веселые, почти в метр высотой буквы-лампочки: «Слава труду!». Вот тебе и слава…
В магазине и у магазина – огромные очереди: «дают» дешевую колбасу, не по многу, но всё же. А главное – по литровой банке болгарских томатов.
С расчетных я оставил себе «червонец», 10 рублей с гордо глядящим Лениным. Большие деньги! На праздник, завтра – Первомай.
Я долго раздумывал: потратить ли мне «пятерку» на банку так аппетитно смотревшихся болгарских томатов? И купил банку томатов, Не вина, не водки – томатов…
Со мной давненько такого не бывало.
Мимо меня проходил сосед, батя одного из нашей братвы. Поздоровались. Сосед кивнул на очередь: очередь недовольно шумела, гудела.
– Ничего, – сказал мне сосед, – завтра будут дружно кричать «Ура!».
На следующий день с утра, еще до демонстрации, пошел я к площади Ленина. Там в старой хрущевке жил мой приятель Котя.
– А, Валера, – встретил меня отец Коти, Владимир Владимирович, – проходи, проходи, будем вместе отмечать праздник весны и труда! – Он сильно грассировал, был уже не молод, но все еще довольно красивый. – Котьки нет, не ночевал. Празднует…
В голосе его слышалась откровенная ирония. Владимир Владимирович последние годы много пил. С годами всё больше ненавидел Советскую власть. Он всегда её ненавидел.