Ее лицо скривилась в жалкой гримасе. Она шмыгнула носом и вдруг совершенно неожиданно расплакалась.
– О боже, мадемуазель, вы еще совсем ребенок.
Он вдруг осознал всю степень неискушенности этой семнадцатилетней девушки.
«Болван, что я хотел от вчерашней гимназистки? В ней нет и тени женского кокетства или лукавого притворства. Она вся, словно чистый лист бумаги. Глупенькая и наивная девочка. Но, черт побери, от этого я хочу ее еще сильнее…»
Его частые адюльтеры были столь разнообразны, что он вполне мог называть себя знатоком не только женских прелестей, знатоком и избалованным гурманом, но и исследователем женских душ, характеров и типажей. Довольно часто он обращался к услугам проституток. Старался сходиться лишь с молодыми и здоровыми особами из дорогих публичных домов. Он неоднократно имел отношения и с более юными жрицами любви – моложе Людочки… Но даже у совсем нежных представительниц этого племени он читал в лице женское кокетство, наигранную томность взгляда, а иногда и откровенный расчет. Возможно, что души тех девушек, испорченных средой, в которой они обитали, и не могли быть иными… Сейчас же перед ним сидела совсем иная женщина. Иной душевной организации. По сравнению с ними, она была ангельски чиста и наивна.
Людмила плакала так горько и безутешно, всхлипывая протяжно и жалобно, что он не знал, как и чем её успокоить. Он только гладил ее по голове, повторяя: «Глупая, я же тебя люблю…» Плач прекратился столь же внезапно, как и начался – словно нежданный летний дождь оросил зеленый луг и укатился дальше, в темный лес.
– Итак, я на правах господина повелеваю тебе оставаться сегодня здесь.
– Это совершенно невозможно. Меня потеряют. Там Елена, Нина, дворник и другие… Что они скажут?
– А что они скажут, нас не должно теперь волновать. Если я захочу, то завтра же рассчитаю всех и прогоню с глаз долой.
– Нет, не надо. Леночка очень хорошая и добрая. Ей надо помогать семье…
– Успокойся, Леночку я не стану прогонять. А ты, оказывается, у нас и филантропка… Впрочем, чему я удивляюсь, – усмехнулся он. – Да я вообще никого не собираюсь прогонять, – убедительно произнес он. – Я лишь закрою всем им рты.
– Но как?
– Для горничной ты слишком любопытна.
Она отодвинулась и густо покраснела. Ладошки обхватили русую голову. Людмила покачалась из стороны в сторону и озабоченно закусила нижнюю губу. Потом, будто спохватившись, она дотронулась до распахнутого ворота. Ойкнула и принялась лихорадочно застегивать пуговицы.
– Не спеши…
– Нет, я ухожу. Простите меня, Анатолий Александрович, но.
Он не стал ее слушать. Он навалился всем телом и снова принялся ее целовать. Целовал ее щеки, глаза, шею. Снова добрался до губ.
– Боже, какая ты вкусная… Только не убегай. Я умоляю… Я умру без тебя.
– Но, вы же женаты… – горячо шептала она, чуть отстраняясь