– А вот, – не знаю, – вдруг обернувшись, заявил он, – ей богу, – не знаю… Сам подумай, как это можно сравнивать, и с чем сравнивать, если каждый человек с этим всегда один и сам по себе. Одно могу сказать определённо, всё дело в привычке. Привычка, как сказал поэт, свыше нам дана. Ко всему можно привыкнуть.
– Это хорошо или плохо?
– Разные бывают привычки, – уклончиво пожал плечами Иван и засобирался уходить.
– А ты про себя как понимаешь? Ты, например, сам «такой» человек или не «такой»? – Владимир спросил по-простому, без всяких задних мыслей. Иван обернулся на пороге и как-то странно посмотрел на Владимира.
– Почему я должен тебе каяться? И не может никакой человек про себя ничего такого определить.
– Почему?
– Почему? Хотя бы только потому, что из любого человека в принципе можно сделать подлеца, – даже самую распоследнюю сволочь, причём так, что он и сам этого не заметит!
И потом захлопнул дверь. Вот и всё, называется – поговорили! Раньше, хоть что-то было определённо, а теперь вопросы множатся, а ответов – никаких.
Прояснилось только одно. Можно сделать «внушение» и – в барак. Что ж, решил Владимир, по крайней мере, в этом сейчас государственное желание не противоречит его собственному. Уверившись в том, он позвал дежурного, и велел привести трудармейца номер Б-3248 из карцера.
Изольда
В ожидании её прихода он попытался заняться каким-нибудь делом, но не смог. Так и просидел, глядя в одну точку, пока Изольда не вошла в избу, осторожно ступая через порог. Не дожидаясь приглашения, она устало опустилась на табуретку у стены.
Владимира неприятно кольнула мысль, что она, после этапа, почти сутки на гауптвахте ничего не ела. Однако сначала надо было соблюсти приличия. Он встал, одёрнул гимнастёрку под ремнём и, прохаживаясь взад и вперёд по комнате, начал с того, что сейчас идёт война, всем и везде очень тяжело, на фронте людей убивают. Здесь в тылу тоже не легко, но хотя бы жизнью каждый день рисковать не приходится. Поэтому все должны терпеть и ждать, терпеть и работать, чтобы всё, что можно отдать фронту. В конечном итоге самым главным в жизни сознательного комсомольца должно стать строительство коммунизма.
Изольда молчала, уткнув взгляд себе под ноги.
– Вы слышите меня? – спросил он.
– Да, конечно.
После того, как он услышал её слабый голос, Владимир начал всё больше и больше сомневаться, то ли он сейчас ей говорит. Он неуверенно прервал свою речь на полуслове. Однако, что же ей надо сказать? Чем ободрить? Больше мыслей никаких не приходило. Пауза затягивалась, и ему пришлось, утратив былую уверенность, продолжить про сознательность, ощущая, как краска противно приливает к лицу. Изольда продолжала неподвижно сидеть на табуретке, прислонившись спиной к стене, глядя в пол. И неясно было, слушая его, она слышала его? Владимир начал сбиваться и повторяться, делать паузы, не зная, что