– Как ты можешь жрать это дерьмо, им бы даже собаки побрезговали?
Но Анри было плевать. Не испытывать больше постоянного голода – ради этого стоило потерпеть насмешки. Именно в эту пору он наел кругленькое брюшко. Так оно у него и осталось.
В дальнейшем сколько раз ему приходилось слышать от посторонних:
– Вы-то никогда не голодали, откуда вам знать, до чего может довести нужда…
Невиль на это не отвечал. Окассен никогда не простил бы ему, открой он правду. Смерть Луизы семья объяснила скоротечным менингитом. У менингита было то преимущество, что он не предполагал нищеты, в отличие от неназываемой болезни.
Во время этой последней бессонницы граф заново пережил все это, вплоть до искушения ненавистью.
«Кого ненавидеть? Отца, замок? Кто кем владел? Кто убил мою сестру? Мой отец был продуктом своей среды, он не мог вообразить другой жизни, кроме той, для которой его воспитали. Подростком я проклинал его, но и сам не выбрал иного пути. Я сделал лучшую карьеру, моя семья не знала нищеты – однако же, по примеру Окассена, я всегда вел себя так, будто цель жизни состоит в том, чтобы принимать себе подобных».
Его отец, угрюмый, молчаливый, раздражительный, становился во время приемов разговорчивым и красноречивым, расточал улыбки и любезности; его забитая мать вдруг превращалась в светскую женщину, изящно одетую и блистающую хорошими манерами. В детстве за все это он обожал garden-parties. Как и Луиза, называвшая их шальными днями.
Она забиралась утром к братишке в кровать и говорила:
– Просыпайся, сегодня шальной день. Я надену мое красивое платье, а ты твой шикарный костюмчик, мама меня причешет. Будут свечи, и цветы, и музыка, я буду принцессой, а ты принцем. А когда гости уйдут, мы поедим самых вкусных вещей на свете!
Анри унаследовал от Окассена искусство принимать гостей, то есть превращать простое светское событие в искрометную феерию, когда на несколько часов каждый становился великим человеком, каковым по нелепым причинам не был в повседневной жизни.
Часто бывая в гостях, Невиль быстро убедился, сколь редок этот дар: за немногими исключениями, знатные семьи принимали плохо. Вы оказывались зажаты в толпе в душной гостиной среди стариков с крашеными волосами и шумных дамочек, вам приходилось толкаться, чтобы получить бокал сомнительного вина или кусочек хлеба и картонную тарелку, которую не хотелось наполнять банальными закусками, а уж людей вы встречали, с какими зазорно и поздороваться.
Не случайно garden-party в Плювье была важнейшим светским событием бельгийских Арденн со столь давних пор: на один воскресный вечер становилось возможным поверить, что вы принадлежите к химерическому кругу, который именуется знатью, что дивные строки «О замки, о смена времен!»[5] имеют смысл, что жизнь – это танец, полный изящества, с прекрасными незнакомками, чьи крошечные ножки едва касаются травы садов.
Сам он, не будучи таким двуликим, как его отец, знал,