– Вот он опять выстрелил.
– И сбил стрелою шапочку с головы ребенка.
– Но ведь это преступление – подобная шутка!
– Нисколько! Царевич знает, что не промахнется, – отвечал Эдико.
– Но послушайте: что значит этот отвратительный грохот?
– И звон. Что это такое?
– Военная музыка гуннов, заменяющая римские трубы и германские рога.
– Смотри: плоские тонкие обручи из дерева…
– Обвешанные по краям колокольчиками и погремушками.
– Они звенят так пронзительно.
– Обручи обтянуты кожей.
– Гунны ударяют в них деревянными палочками.
– Да, – подтвердил Эдико. – Но знаете ли вы, какая это кожа, от каких животных?.. Это человеческая кожа!
– Не может быть?!
– Господин сам придумал такую шутку. «Короли, – сказал он, – нарушившие верность Аттиле, пусть служат ему и после своей казни. Пускай и после смерти они возвеличивают мои победы звоном и треском».
– Чудесная музыка, – кивнул головой Приск. – И весьма поучительная для королей, которым приходится ее слушать.
…Когда Аттила въехал наконец в южные ворота лагеря и приблизился к первому дому, оттуда вышла молодая женщина с благородными чертами лица, закутанная в белый пеплос с широкой, золотой каймой; за ней следом шло множество слуг и служанок. На руках она несла грудного младенца.
Молодая мать остановилась перед вороным конем повелителя, который нетерпеливо рвался вперед, сдерживаемый железной рукой властелина; женщина встала на колени и положила дитя под ноги жеребца, напряженно ожидая знака со стороны Аттилы. Наконец тот молча кивнул головой. Тогда она подняла ребенка, поцеловала его, встала с колен, низко поклонилась и пошла с младенцем обратно в свое жилище.
– Что значит эта сцена? – спросил патриций.
– Кто эта красавица? – полюбопытствовал Примут, глядя ей вслед.
– Она гречанка, родом из Малой Азии, – пояснил Эдико. – Аттила сейчас всенародно признал малютку своим ребенком; в противном случае, и мать, и дитя были бы растоптаны копытами лошадей: весь поезд проехал бы через их трупы.
– Как она хороша! – повторил Примут. И он хотел обернуться, чтобы еще раз посмотреть ей вслед.
Однако Эдико удержал его.
– Оставь, не делай этого, любезный гость: так будет благоразумнее!
Тут у деревянного забора одного из домов появилась старуха в гуннской одежде, которую сверху донизу украшали золотые римские монеты; ее также сопровождало множество прислуги обоего пола. Она подошла к Аттиле с правой стороны и подала ему – в прекрасной серебряной чаше с изображением пира богов на Олимпе – сырое мясо, нарезанное тонкими ломтиками и сильно пахнущее луком. Аттила милостиво кивнул ей головой, погрузил в чашу пальцы к принялся есть кровавую пищу. С низким поклоном отступила старуха назад, и царь гуннов поехал дальше. За все это время он не произнес ни слова.
– Это Часта, супруга Хелхала, ближайшего советника владыки, – произнес Эдико. – Вон ее муж, высокий седой