Дальнейший уговор был прерван джигитом, явившимся к Якуб-баю с просьбой пожаловать к сардару для перевода объяснений с джанаралом инглези.
– По окончании праздника мы пошлем весь народ продолжать постройку стен Голубого Холма, – говорил сардар, – поэтому спроси джанарала, какой толщины мы должны строить их, чтобы поместить на них пушки королевы?
– Стены должны быть очень толстые, – перевел Якуб-бай ответ О’Донована, – не менее десяти шагов.
– Сколько следует проделать в них бойниц?
– Пятнадцать, – сболтнул Якуб-бай.
– Пятнадцать – это хорошо, – одобрил сардар. – Какой величины нужен погреб, чтобы запрятать в него порох?
– Такой величины, какой нужно на тысячу харваров пшеницы.
Сардару показалось невероятным такое громадное количество пороха, но из вежливости он протянул:
– Очень хорошо, очень!
– Королева советует вам не допускать русских к Голубому Холму, – говорил О’Донован. – Не всякую крепость можно отстоять против коварных людей. Вы нападайте на их караваны с хлебом, а еще лучше попробуйте напасть на Красноводск.
Якуб-бай перевел эту речь без собственных украшений.
– Мы уже об этом думали, – признался сардар. – Шагадам я хорошо знаю: там стенки не выше моей шапки, но за ними сидит джанарал Петрусевич, который далеко видит и мало спит.
Несмотря на всю важность совещания, сардар не мог пропустить минуты возвращения наездников, добивавшихся призов и славы. Дозорные джигиты подавали уже знаки об их приближении.
«Кому же я достанусь? – беспокоилась Аиша. – Неужели захудалому Мумыну?»
Да, имя Мумына гудело в воздухе, а вскоре и он показался в совершенно облегченном виде, без сапог и без халата. Даже нагайки не было в руках, зато он высоко поднимал шапку сардара. Аргамак – единственное его достояние – расстилался ястребом, и хотя на него наседали другие наездники и тоже с шапками, но он первый положил трофей у ног сардара.
Толпа пробовала было засыпать захудалого человека насмешками, которые, однако, возбудили истинный гнев сардара.
– С какого времени текинцы начали издеваться над шароварами бедняка? – спросил он строго толпу. – Наши отцы смеялись над трусостью, но над бедностью – никогда. Сын мой, – обратился он к Мумыну, – назначаю тебя есаулом и от имени всего Теке дарю тебе клынч, кибитку и халат. Возьми Аишу с собой – ты дважды взял ее в плен. От судьбы уйти нельзя.
Мумын чувствовал себя выше орлов, паривших над Теке. Правда, Аиша не разделяла его радости, тем не менее она безмолвно последовала за своим господином. Увы, теперь она рабыня, у которой не будет ни краски для ногтей, ни мастики для зубов, ни ичигов из голубой кожи на ногах…
Наступил торжественный час народной еды, когда каждый теке мог свободно присесть к любому из котлов. Аулиэ Джалута, говорят, много ел, но и он бы не осилил эти горы баранины с рисом. Пир шел долго, степенно, безмолвно.
По окончании еды заиграла музыка. Образовались кружки