Сюжет – это ошибка, вот что я подумала.
Слова
Навеяно док. фильмом «Не будем проклинать изгнанье».
Эмигрант возвращался в Россию после Второй мировой, после Победы. Советское правительство объявило нечто вроде амнистии эмигрантам. Конечно, его посадили. И десять лет он был в лагерях. Но он сказал, что эти десять лет были вроде платы за тот день, когда он вернулся в Россию.
Он сошел на станции и спросил папиросы.
– Нету, – сказал мужик.
А мальчишка рядом с ним, в пиджаке с отцовского плеча, сказал:
– Есть махорка.
Мальчишка вытащил граненый стакан и насыпал в него махорку.
Этот мальчишка в большом пиджаке, махорка, граненый стакан и были Россией. Эмигрант тоже был Россией. Вне России он как бы и не существовал. Он думал, что и России уже не существует.
Мало того, что вокруг звучала русская речь. Фигурой этой речи являлся мальчик. И граненый стакан. И эмигрант. Потому что язык – это не слова. Слова сами по себе – шелуха. Язык – это, когда ты говоришь: «мальчик». И мальчик оглядывается.
Конечно, конечно, конечно, все это сто раз известно, и мертвый язык тот, чьим словам нет уже соответствия в этом мире. Но в мире всех этих несуществующих соответствий нас не будет.
За возвращение в живую речь, за повторное вступление в ту же реку, десять лет лагерей не показались людям чрезмерной платой.
Игрушки
Тоньше яичной скорлупы их оболочка. Она хрустела и рассыпалась, сверкающая пыль ранила руки. Я не могла ее смыть, она въедалась в кожу. Стекло? Наверное. Тонкое, хрупкое. Позолоченное, посеребренное.
Они висели в воздухе на суровых нитках, воистину воздушные шары. В них отражалась комната. Возможно, в них отражалась вся моя жизнь. возможно, она в них заключалась, как жизнь Кощея в утином яйце. Впрочем, в яйце заключалась Кощеева смерть.
Сейчас мне так кажется, не тогда, – вся моя жизнь в стеклянном круглом шаре, воздушном, на суровой черной нитке, под новый, новый, новый, новый год.
Его серебряная пыль – в старой картонной коробке, в черном бабушкином сарае.
Нету уже ни коробки с состарившейся ватой на дне, ни сарая, ни досок его, ни толя с его крыши, ни птицы, которая по той крыше ходила.
Опасность книг
Если книги опасны, они имеют значение. Имеют смысл. Они не зря написаны. Даже бездарные и забытые.
В романе Рея Брэдбери «451 градус по Фаренгейту» книги сжигают из страха потерять власть. Бумага горит отлично, горят слова, горят, но в памяти остаются. Люди помнят книги наизусть. Этого достаточно. Бумага не столь важна, пусть горит. Книги – это не бумага.
Значение бумаги, типографской краски, переплета, печати и опечаток – имеют неотъемлемое значение в романе Михаила Елизарова «Библиотекарь». Книга имеет значение как вещь.
Памяти недостаточно. Она практически не нужна. Книга – главное. И процесс чтения. Непрерывный и тщательный. Именно этой книги. Не этого текста. А этого текста в этой книге. Копия не пройдет.
Идея