Его мало что интересовало. Товарищей у него было мало или совсем даже не было. Женщин он сторонился. Он ждал случайного открытия закона, того мига, когда случай начнет сдирать кожу с закономерности.
Дома не все было в порядке. Теперь они тяжело молчали. Это было молчание, которое никто в мире не смог бы поднять. И как в детстве он начинал считать про себя, загадывая, на каком счете в напряженных отношениях родителей наступит пауза, так теперь он считал, когда будет произнесено первое слово. Двадцать тысяч девяносто два, двадцать тысяч девяносто три, двадцать тысяч девяносто четыре…
Мать и отец кричат, по радио передают прогноз погоды: «… и в это солнечное утро, я думаю, у вас будет прекрасное настроение», где-то робко играют «Сурок» Бетховена, во дворе веселятся доминошники, плачет ребенок, кто-то выругался на ходу, голубь плюхнулся на подоконник, трамвай простучал на стыках, свистнул электровоз, столицу посетил с визитом глава какой-то делегации, открыта новая воздушная линия, в ходе матча с поля удалены сразу три игрока, на севере жарко, а на юге холодно… Ну, как тут во всем этом разобраться?
Отцу, казалось, ни до чего не было дела. Он купил машину и всего лишь один раз промчался на ней с бешеной скоростью по окружной трассе, резко затормозив в конце своей отчаянной поездки у подъезда дома. На шум мотора и визг тормозов у кухонного окна показался Буров, и тут они столкнулись взглядами: скорость в глазах вылезшего из машины отца продолжала опасно увеличиваться и не было предела ее безоглядному росту. Буров смутился, отец хлопнул дверцей и на следующий день поставил машину в гараж.
Однажды отец ушел навсегда, оборвав вешалку у пальто и бросив собранный им чемодан в коридоре. Мать потом молча взяла его и поставила за дверь в кладовку (ту самую). Никогда не открывала его, никогда не говорила об этом. Машина тоже осталась. Сын ни во что не вмешивался. Стипендия, естественно, была смешная, и он начал ездить, зарабатывая извозом.
Кажущаяся размеренность его жизни тем не менее всегда была готова широко раскрыть глаза. Матери же все казалось иначе и иногда говорила она, причитала: дальше-то как? ты сам себе что ли не нужен? намучается с тобой кто-то… мне что