– С ума, что ли, сошли?! – Для большей выразительности он покрутил пальцем у виска.
Она удивленно сделала шаг назад и расширила глаза.
– Музыка! – завопил он. – Думаете, вы здесь одни?!
– Разве нет?
Гаспар уже решил, что над ним издеваются, но она вовремя нажала на кнопку пульта, который держала в руке.
– Наконец-то оглушающая тишина!
– Я вычитываю диссертацию. Думала, что все уехали на каникулы, и в паузе немного переборщила со звуком, – проговорила она извиняющимся тоном.
– Отдых под хард-рок?
– Строго говоря, это не хард-рок, а блэк-металл.
– Разве есть разница?
– Ну это очень просто: хард…
– Знаете что? Мне плевать! – перебил ее Гаспар. – Если вам нравится, можете и дальше портить себе барабанные перепонки, только сперва соблаговолите купить наушники, чтобы не гробить окружающих.
Молодая женщина искренне расхохоталась.
– Вы так невежливы, что это даже забавно!
Уже было направившийся к себе, Гаспар обернулся, сбитый с толку словами девушки. Заодно оглядел с головы до ног: волосы скромно собраны в узел, прикидывается скромной студенткой, но при этом пирсинг в носу и татуировка, начинавшаяся за ухом и уходившая под блузку.
«А ведь она права…» – пронеслось у него в голове.
– Согласен, я перегнул палку, но и вы, с этой своей музыкой…
Она, продолжая улыбаться, протянула ему руку и представилась:
– Полин Делатур.
– Гаспар Кутанс.
– Вы поселились в бывшем доме Шона Лоренца?
– Арендовал его на месяц.
От порыва ветра хлопнул ставень. Полин переминалась на голых ногах и ежилась.
– Дорогой сосед, я сейчас окоченею. С удовольствием угощу вас кофе, – сказала она, стуча зубами и зябко потирая предплечья.
Гаспар кивнул в знак согласия и последовал за ней в дом.
Маделин застыла перед двумя картинами Лоренца, как околдованная. Одна, датированная 1997 годом, называлась CityOnFire, «Город в огне». Это была большая фреска, типичная для периода стрит-арт в творчестве Лоренца: пылающий костер, пожирающий холст, взрыв красок в гамме от желтой до алой. Вторая картина, «Материнство», была гораздо свежее, интимнее, строже: светло-голубая, почти белая, поверхность, пересекаемая кривой, повторяющей контуры живота беременной женщины. Трудно было придумать для этого образа какое-то другое название. Судя по настенной пластинке, это была последняя известная картина Лоренца, написанная незадолго до рождения его сына. В отличие от соседней картины, на этой на чувства давили не краски, а свет.
Повинуясь внутреннему зову, Маделин подошла к картине вплотную. Свет был неодолимым магнитом. Ее гипнотизировали материал, текстура, насыщенность, тысячи мельчайших нюансов полотна. Картина была живой. В считаные секунды она превращалась из белой