Сиреневое облако. Сны или явь: что выбираешь ты?. Федор Ахмелюк

«нехорошим» улицам старого центра – Бригадной, Верхней Поляне, Подгорной и Угольному переулку, также стоявшими на берегу этого же оврага, но с южной стороны – а Высокая, на которой жила Иветта, появилась в конце восьмидесятых на месте сгоревшего леса на другом, северном берегу, со «старой» стороны – город застраивался с северо-востока на юго-запад. Шли медленно, не обнимались, не держались за руки – Сотовкин не любил прикосновений. Они вообще не встречались, хотя Максу и казалось, что если он предложит Иветте встречаться, она не откажет. Во время таких послеобеденных прогулок – тихо переговаривались об устройстве мира и иными способами друг друга эмоционально поглаживали. Она говорила, что каждый ценен сам по себе таким, какой он есть, что все эти «общественные стандарты» – полный бред, выдуманный для травли одних другими, что Сотовкин необычно интересный и что стыдиться ему совершенно нечего. Всегда задерживались возле дома 17 на Подгорной – двухквартирного, двадцатых годов постройки, в то время нежилого, одна половина была обшита вагонкой и выкрашена в ядовитый ярко-зеленый цвет, вторая же не была таким образом облагорожена и пырилась уныло торчащими из волнистой бревенчатой некрашеной стены пустыми, слепыми окнами на окружающий мир.

      Как-то Макс спросил:

      – Почему ты всегда останавливаешься возле этого дома?

      – Я здесь жила, – ответила Иветта, – в девяностых. Вообще воспоминаний осталось много. Не знаю, почему, но меня сюда стало тянуть все сильнее с каждым месяцем. А у тебя такие места есть?

      Мест было полно, но о них Макс рассказывать не стал.

      Улица Подгорная Сотовкину тоже нравилась. Во-первых – напоминала своим видом родное Кувецкое Поле. Во-вторых – здесь было необычно тихо и всегда почти безлюдно, хотя недалеко, наверху, шумел местный рынок. Народ предпочитал двигаться на запад, вдоль оврага, по «приличным» Почтовой или Парижской Коммуне, по возможности и вовсе по улице Победы, но никак не по Подгорной, Верхней Поляне и тем более имевшей совсем уже дурную славу Бригадной, хотя ее гопоопасность была практически нулевой, а вся проблема сводилась к наличию двух «цыганских» домов. Жившие в них цыгане никого не трогали, не воровали, не приставали к прохожим, но общественные стереотипы были сильнее исследовательского инстинкта. Тогда, в середине нулевых, наблюдалось быстрое «скатывание» сероводцев к «общероссийским стандартам», хотя город всегда был цитаделью инакомыслия, нонконформизма, пофигизма и иных качеств, нелюбимых в наше время.

      Сам Сотовкин всю жизнь провел на Кувецком Поле и из улиц старого центра более всего ему нравился Угольный переулок – уже в то время половина домов в нем была брошена, а вероятность кого-либо встретить на улице была еще ниже, чем на его родной улице Электрификации.

      В тот день, в середине апреля, перед самым выпуском, как всегда, они брели по Бригадной, готовясь свернуть вниз, выйти по Подгорной