Арсений Игнатьевич смущенно крякнул, он, по-видимому, и сам не ожидал от себя такой патетики. Незнакомец прервал свое молчание:
– Ил, смешиваясь с кувшинками, конечно, их попросту проглотил.
Арсений Игнатьич улыбнулся. Дрогнули над губой волосяные заросли, да и сама губа растянулась на полвершка.
– Прошу прощения, товарищи, – Арсений Игнатьич закурил следующую сигарету. – Отец мой, инженер Уралвагонзавода, Игнатий Иваныч Путевой в сентябре тридцать седьмого года в ночь с понедельника на вторник, это он точно запомнил, вылез из окна своей квартиры, когда в дверь уже ломились горячие сердца и чистые руки. Из окна он перебрался на пожарную лестницу, спустился вниз и бегом отправился на вокзал. Он давно взял за привычку до четырех утра спать одетым, все свои наличные деньги и документы класть на прикроватную тумбу. Пока вошли, пока искали, пока объявили в розыск, он уже был в поезде, по пути в Алма-Ату. – Арсений Игнатьич эту сигарету курил, не торопясь, как будто смакуя. И вдруг перескочил на предыдущую тему. – В этом перемешивании была глубочайшая трагедия, трагедия не только обрушения привычного мира, но и трагедия выстраивания возникшего хаоса в новую последовательность. Трагедия в создании мира настолько нового, необычного, что никому он не мог стать родным, могли только возникнуть новые привычки, тщетно принимаемые за новую любовь. А свинцовая энергия продолжала строить вопреки тому, что строительный материал крошился, не рассчитанный на такие нагрузки, истекая потом, а главное, кровью. Эта энергия была такой гигантской, какой может быть только энергия извне, из неведомого…
Арсений Игнатьич многозначительно замолчал, спокойно докурил сигарету и затушил ее о балюстраду ротонды.
– А что было дальше с вашим отцом? – спросил Виталий.
– Прошу прощения, товарищи… Отец мой был тише воды, ниже травы, устроился работать в библиотеку в маленьком городишке в Казахстане, потом даже в Алма-Ату перебрался. Проехала машина мимо него, пронесло, хотя долго он еще, не раздеваясь, спать ложился. Начал писать маслом, открылся у него неожиданный талант к живописи, особенно любил писать колхозный рынок, базар на востоке, знаете ли, это особая тема. В сорок первом ушел на фронт добровольцем. В сорок шестом вернулся, женился, в сорок седьмом родился я, так что все потихоньку.
Помолчали. Незнакомец продолжал внимательно изучать Арсения Игнатьича, а Виталий пытался ухватить какую-то мысль, которая возникла благодаря рассуждениям бородача, но все время ускользала. К тому же Виталий привык к другой интерпретации истории, тоже пафосной, тоже изрядно метафорической, но не такой… безумной, что ли. Да и само появление Арсения Игнатьича было явно не рядовым, хотя после разговоров с незнакомцем, вчерашнего и сегодняшнего, удивляться ничему не приходилось. А может, бородач