Нигде и никогда (сборник). Михаил Белозеров

профессором медицины представился. Но какой же он профессор, когда я сам видел, как он пасся на поляне и блеял, но когда я думаю об этом, он всегда палец к губам прикладывает и сразу же молчать хочется. Я и сейчас молчу и все больше думаю, занятное дело – думать, можно придумать все что угодно, но я все больше, конечно, о Незнакомце думаю и о том, как он так ловко оборачивается. Только рассказывать об этом мне не велено. Я ведь знаю, что он какой-то необычный – не человек и не зверь, – как желтый туман, что ли? Вот сами рассудите – даже самый редкий дым костра с ним – в никакое сравнение. Теперь-то я догадываюсь, что это он меня тогда в лесу выручил, хотя, когда я спрашиваю, он только пальцем молча грозит и хмурится. Ну раз не велено, значит, не велено, и так проживу.

      Тут я ему отвечаю: «Конечно, уважаемый, странный у вас лес… только вон из того дерева почему-то рука торчит уже битых полчаса…»

      – Э… – удивляется он, – правильно… да ты, брат, полмира видишь, оказывается…

      – Да, – говорю, – а еще у вас над тем лесом разные шарики падают.

      – Ну если ты такой шустрый, то посмотри, что на самом деле делается, – и проводит вот так по моему лбу. А когда он ладонь с глаз убрал, я все и увидел.

      Тракт наш совсем не трактом оказался, а центральной улицей, до самого горизонта, вдоль улицы дома многоэтажные стояли с зелеными плоскими крышами, а окна тех домов и витрины на застывшую воду походили. По улицам разный народ ходит – никогда столько людей не видел, машины разноцветные ездят – совсем, как на картинках в журналах, а в небе ихние самолеты летят, – те самые, которые мы за красные шарики принимаем. На деревьях разные плоды и яблоки висели, а на перекрестках всякими товарами торговали и сахаром тоже. И чудно так торговали, словно я сам этот сахар покупал и ел. Только он на деревянных палочках был насажан и походил на замороженное молоко. И конечно, никаких тебе оград вокруг – иди куда хочешь, и никаких Мясоедов. Только люди вокруг совсем не разговаривали, а радостно улыбались и руками друг другу махали, а с неба колокола тихо звучали. Я и сейчас, если прислушаться, слышу… И вы должны слышать… Не может быть, чтобы вы не слышали. Сержант – тот тоже не слышит, и – Полковник, и – мать, не говоря уже о Лысом Ломте. Доктор здорово сомневается. Но ведь звучит. «Дзинь-нь-нь!.. дзинь-нь-нь!.. дзинь-нь-нь!..» – единственное, что из мира в мир пролетает без всяких задержек. Это я тоже сам догадался. Да… Вдруг из ближайшего дома Гемоглобин вышел – странно как-то, ногами не передвигает, скользит над травой, улыбается. Я его всегда узнаю по этой улыбке, никто так не умеет улыбаться, как Гемоглобин. Борода, вроде, у него кольцами закручена и лоснится. В голове у меня разные мысли начали вспыхивать, да так здорово, словно зеленые надписи зажигаются: «Как вернешься, – не разжимая рта, говорит, – передавай привет всем». «Хорошо, – киваю, – передам». Доктору скажи, что встретил меня, что я теперь полностью здоров». «Ладно, – отвечаю тоже молча, – скажу». «Скажи, что я через сорок дней диадохом стану и улечу». «Ладно, – соглашаюсь, – за мной не станет, а что это такое?»