– Они за Костей пришли, – прошептала она, когда «кожаный» закрыл дверь.
Юра знал, что ее брат Константин, бывший офицер, теперь скрывается где‑то в Москве, но иногда тайком заходит к ним по вечерам.
– Он с минуты на минуту должен прийти, – добавила Катюша. – Как узнали? Кто‑то, наверно, донес… – Она подошла к открытому окну и вдруг тихо воскликнула: – Господи, да вот он идет!.. Они… Они его расстреляют!..
– Его надо предупредить, – Юра закусил губу.
– Но как?
Решение пришло мгновенно.
– А вот так… – С этими словами он взобрался на подоконник.
У них был высокий второй этаж, внизу – булыжная мостовая. Сзади слышалось:
– Юрочка, стой! Разобьешься!.. – но на раздумья уже не оставалось времени. Да и страха в тот миг почему‑то не было совсем…
Приземлился он неудачно, что‑то хрустнуло в лодыжке, но боли не почувствовал, просто одна нога стала тяжелой, какой‑то не своей, к тому же очки свалились с носа, стекла разлетелись осколками, а без очков он был совершенно слеп, и все‑таки удалось пробежать полквартала и распознать Константина Изольского в движущемся пятне.
Страх охватил только после того, как выпалил: «Туда нельзя, там засада!» – и Константин поспешно скрылся в переулке. То был страх не за себя, а за Катюшу и ее отца: если те, с наганами, заметят его отсутствие, они все поймут, и тогда наверняка Изольским несдобровать…
Как с неживой ногой возвращался обратно, как взбирался затем по водосточной трубе – ничего не помнил, точно было не с ним. Помнил только, как потом Катюша спрашивала:
– Ты ногу ушиб? Больно, Юрочка?
Он отмахивался – пустяки, мол. Самое странное – действительно тогда не чувствовал боли! И героем себя не ощущал, просто осознавал, что на какой‑то миг внезапно перестал быть двуногим без перьев. Хотя, разумеется, приятно было слышать, как Катюша приговаривала весь вечер: «Ты герой, Юрочка, ты самый настоящий герой!»
Куда она делась потом, Катенька Изольская? Куда‑то исчезла, как почти всё и все из той жизни…
Лишь после того, как ночью «кожаный» со товарищи, раздосадованные, ушли, – вот когда только проснулась боль. Да какая! Ходить был уже не в силах. Позвали доктора Каюкова, тоже соседа, тот на дому у Изольских делал ему операцию и все удивлялся:
– Не пойму, как ты еще до ночи продержался‑то! Ну потерпи, милый, еще чуток потерпи… Эх, времена! Обычного новокаина ни за какие деньги не сыщешь!
После этого осталась небольшая хромота на всю жизнь. А тогда, во время операции, Юра стискивал зубы от боли и, чтобы не кричать, вспоминал те последние слова отца: «трава», «страдание»…
И вот теперь он вдруг прочел их в письме этого загадочного Г.Т.Д. Откуда тот мог их знать? Хорошо, допустим, про какой‑то Тайный Суд, если таковой в самом деле когда‑то где‑то существовал, он мог разузнать что‑либо, но те последние слова отца… Да никто на свете, кроме него, Юрия, их тогда не слышал, и после никому он о них никогда не рассказывал.