Так он думал тогда, сидя на горбе верблюда, которой следовал за верблюдом предводителя. Вокруг, насколько хватало взгляда, простиралась безжизненная пустыня. Эта безжизненность нарушалась только одиноким полетом большекрылых птиц, наверняка падальщиков, которые, медленно кружась, выискивали среди безжизненных барханов те живые существа, которые не смогли устоять против зноя и песка, и пали. Но то ли жители пустыни, которые в этот зной попрятались, были так малочисленны, либо они были так живучи, что ни разу за весь день пока следовал караван, мальчику не удалось увидеть, чтобы хотя бы одна из этих птиц, полетела вниз за добычей. Солнце уже прошло зенит и продолжало неуклонно катиться к своему закату, но до заката было еще далеко, и от прогретого песка и от, все еще яркого солнца, было так жарко, что все путники, да и мальчик тоже, накинули на головы свои капюшоны, без которых был не мыслим, походный наряд караванщиков, этих единственных живых созданий в этой пустыне, кто не прятался от зноя, а шел вперед. Весь смысл существования каравана был в движении. Необходимо было пересечь пустыню так быстро, пока не кончились запасы воды и еды. Воду и еду, чтобы не перегружать и так уже, нагруженных товаром верблюдов, нельзя было брать в неограниченных количествах. Караван двигался мерно, и неумолимо. Искусство предводителя заключалось в правильном выборе ритма движения и скорости, чтобы, не утомляя верблюдов и погонщиков все же, как можно быстрее, пересечь этот самый опасный участок их пути, каким являлась равнина, на которой на сотни миль вокруг не встретишь ни колодца, ни единого зеленного листочка.
Тогда давно, сидя на горбе верблюда, он вспомнил, что как-то гуляя с отцом, он заметил, если предположить, что в мире нет ничего и никого кроме тебя одного единственного, и также предположить – все что ты видишь, слышишь, ощущаешь всеми органами своих чувств, является лишь игрой твоего ума, – то никаким образом, логически не возможно доказать противоположное. Тогда эта мысль только позабавила его, но она глубоко запала в его душу. И вот, двигаясь с караваном по пустыне, он вспомнил эту свою детскую мысль, и сейчас она ему показалась не только забавной. Мерное покачивание верблюда, на спине которого он сидел начало убаюкивать его и он незаметно для себя он впал в сон, но, как понял потом, это был не сон, а что-то другое, другое состояние существования. В этом странном сне он также ехал на верблюде, но перед ним была уже не пустыня…, трудно было