В школе ничто не меняется. Школа, привычно кипя, бурлила, как в моём животе несвежий кисель с пересушенной яичницей. Но школьное однообразие имеет массу оттенков. В этот день все разговоры велись вокруг царских кредитных билетов.
Мы – вчерашние кладоискатели, нынче были всеми любимы. Мы гордо шествовали по коридорам в окружении толпы, жаждущей заполучить любую из цветных бумажек.
Мне так и не удалось насладиться изучением редких вещиц, поэтому я, улучив момент, спрятался за углом школы в кустах, чтобы отобрать для себя банкноты, которые сохранились лучше всего – чистые и целые. Я надеялся сбегать на следующей перемене домой и там их оставить. Я был дураком, притащив в школу все семнадцать штук!
Я утаил девять банкнот. Остальные, по примеру товарищей, мне предстояло раздать, чтобы приумножить свою популярность.
Был у нас в классе такой Ромка Садов. Его шпынял, унижал и угнетал всякий, кто был к тому склонен. Шайку нашего класса, всех задирающую, возглавлял Сергей Толкаев. Ох, сколько же раз Ромка был ими бит, сколько же он претерпел и снёс от рядовых членов этой малолетней группировки, безропотно выполняющих приказы предводителя. Сам Толкаев редко принимался за дело. Он являл собой типичного заводилу, направляющего подзуживанием, устыжением, посрамлением, умасливанием, соблазном тех, кто встал под его знамя, кто подчинился его власти, кто нуждался в Повелителе.
Но Ромка не ломался. Он оставался прежним. И даже вступал с обидчиками в дружеские разговоры, словно они с час тому назад не гоняли его по коридорам школы или уже успели принести извинения, поклявшись впредь не учинять ему унижения.
Как правило, смотришь, а Ромка сидит в каком-нибудь углу, сжавшись в комок, а его мутузит ватага пацанят, и всё у них выходит так весело, без напряжения, легко! Может, так и надо? Может, это их понимание существования? Не знаю. Но впечатление это производило тягостное.
Не стану отрицать, Роман был разгильдяем и неряхой: относился он и к себе, и к своим вещам небрежно. Встретишь его, а он улыбнётся сочными губами, повертит круглой головой с помятыми и блеклыми от нечистоты волосами, моргнёт въедливыми чёрными глазами: одна половина комканой рубахи торчит спереди, другая вылезла сзади, школьный пиджак короток, в пыли, и то же самое со штанами. И вёл он себя так, как будто себе на уме. Глядишь на него – и по спине аж озноб пройдёт от возникшего вопрошающего недоумения. Глаза то и дело натыкались на его портфель, валяющийся в самых неподходящих местах, а книги и тетради – высыпались, и вылизывают белыми листами грязный пол, а на какой-нибудь странице замечается след от обуви.
Я его не притеснял, и зачастую все моменты зарождения очередного на него наезда проходили мимо меня – видишь только уже начатый процесс или его последствия. Особенно жалко Романа не было.
И вот, только-только от меня отошли ребята, подходит Роман:
– Борис, дай и мне. Хоть что…